Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

часов утра все на ногах. Священник со святостями обходит казармы. Около девяти часов, чтобы поскорее отделаться, офицерство начинает визитацию, отведывая наставленное на столах во всяком доме; а так как из числа пробуемого не исключаются и напитки, то под конец визитов многие бывают уже с веселыми ногами. Мужья-офицеры – это, так сказать, разведчики, но разведчики плохие.

По возвращении домой любопытные хозяйки атакуют своих мужей расспросами: «У кого и как убран стол?», «У кого лучше пасхи?» и тому подобное, сыпятся вопрос за вопросом, несмотря на равнодушный тон отвечающего: – А кто ж их знает! Я не заметил! Вот вино… Но тут его прерывает хозяйка: – Ну уж и человек, – ворчит она, – ничего-то он не видел, ничего не расскажет; только в вине и знает толк, только его и замечает! Храп мужа, заснувшего под воркотню своей нежной половины, показывает, что он не очень-то близко к сердцу принял неудовольствие супруги. На второй день начинается визитация жен офицеров. Уж тут-то и производится самая тонкая, самая тщательная оценка убранства стола и качества изготовленного. – Ужасный народ эти вестовые, – жалуется своим гостям одна дама, как бы оправдываясь пред ними за свои подгоревшие и неудачные бабы и сваливая с больной головы на здоровую, – вечно что-нибудь да уж испортят! Самой-то мне некогда было (между тем, сама все время была на кухне, что соседка и видела) присмотреть на кухне, а они все сожгли и попортили! – Да, да! Ужасный народ! – сочувственно поддакивают визитерши, отлично зная настоящего виновника. – Хорошо А. В., – щебечет одна из визитерш в другом доме, – ей все из Батума муж выписал! – с улыбкой на лице, с досадой в душе на хорошо все удавшееся и хорошо убранный стол продолжает она, желая хоть словами немного досадить А. В., зная отлично, что А. В. все сама делала и из Батума ничего не выписывала. Впрочем, подобные беседы нисколько не мешают дружески при расставании расцеловаться и хозяйке и гостье.

– Та воно ж и у нас так празднують, – заметила одна из старух, чей внучок в который раз пробовал на вкус гладкий камешек, найденный в пыли. – Та шож то за дытына неслухана. Бузя як у горобця, а вин все каменюку у рот суе, – переключилась она на внучонка.

– Пасху у нас спокон веков богато празднують. А приготовляються к ней усим гуртом, то правда, – поддержала другая старуха, вытирая грязную бузю своему внучку.

Отец Иосиф вновь принялся было читать, как мимо церкви, оставляя после себя облачко пыли, пронеслась ватага казачат.

– Куды вас несэ, окаянные? – окрикнула казачат одна из старух.

– До атамана посланы. Казаков наших, шо с Гамаюном булы, абрэки вбылы. Крепостицу порушылы, – наперебой ответили казачата.

Старухи повскакали с мест, беря в охапку своих внучат. Одна из них, чей сын был среди остальных оборонявших крепостицу, завыла надрывно и зашлась в рыданиях.

Отец Иосиф, отложив газету, встал и, подняв взгляд на купольный крест церкви, осенил себя двуперстным знамением. Подошел к старухе, обнял. Та, не сдерживая слез, припала к груди батюшки.

– Плачь, Матвеевна, плачь и молись за упокой души. На все воля Божия, – тихо, но твердым голосом произнес отец Иосиф.

Остальные старухи, похватав своих внучат, поспешили к станичному майдану, где в нетерпении томились дед Трохим и старики с подпарубками.

Глава 24

Братья Раки

Гнат Рак, осенив себя двуперстным знамением, нахлобучил на голову, до самых глаз, свою черную лохматую папаху и, глядя на остывающее тело Димитрия Ревы, направился к его коню. Тот нервно пощипывал сочную зеленую траву у склона горы, откуда несколько минут назад вели прицельный огонь казаки. Совсем рядом на пригретый камень выползла мелкая серая ящерка и с интересом разглядывала бескопокойную ухоженную животину.

Гнат подошел к коню на расстояние вытянутой руки. Конь напрягся и резко повернул голову в сторону, всхрапнув угрожающе.

– Тихо, тихо, драголюбчик, – как можно ласковее сказал казак, протягивая руку к поводьям, – нет твоего хозяина боле. Пишлы прощеваться.

Гнат медленно взял поводья в руку и крепко сжал в кулаке. Конь, почуяв знакомый запах, успокоился и, недовольно фыркнув, побрел, низко опустив голову, вслед за казаком. «Быстро сдался. Видно, почуял уже», – подумал казак.

Подойдя к односумам, стоявшим, снявши папахи, кольцом вокруг тела Димитрия, Гнат Рак отпустил поводья. Конь, чувствуя неладное, вновь недовольно фыркнул и, глубоко втягивая воздух, уставил свой лиловый глаз на бледное лицо своего хозяина. Вытягивая морду, он наклонился и, прядя губами, коснулся лба казака. Резко отпрянул назад, словно испугался чего и вновь коснулся губами лица своего хозяина, выдыхая из ноздрей горячий воздух. Забеспокоился, по бокам пробежала дрожь. Не выдержал, громко заржал. Несколько раз ткнулся мордой в тело казака, словно хотел сказать: «Вставай, Димитрий. Садись на меня, и как прежде полетим, будто птицы».

Но не проснулся казак от вечного сна.

Не встал.

Не сел на своего боевого товарища.

Остывало его бренное тело, и лишь душа его летала над ним, прощаясь со станичниками.

Гнат Рак взял из походной сумы мешочек с родной станичной землей и по старой запорожской традиции высыпал землю на грудь Димитрию.

Очередной раз прощаясь взглядом со своим односумом, он накрыл тело казака буркой и произнес:

– Прощевай, Дмитро. Отбегали твои ноженьки по земле грешной. Не вынешь ты боле шашки из ножен. Не выпить тебе с товарищами боевыми чарки вина доброго. – И, подняв голову к небесам, снял папаху, перекрестился и молвил тихо: – Упокой, Господи, в селениях твоих.

Не надевая папахи, подошел к брату своему Григорию, обнял за плечи и тихо запел старинную песню:

– Ой на горы вогонь горыть,

А в долыни козак лежыть.

Стоявшие рядом станичники из бывалых казаков тут же подхватили. Молодые парубки, отведавшие пороха лишь сегодня, уважая традиции, отошли на шаг назад. Голос казаков становился громче. И вот уже песня зазвучала, как гимн погибшему односуму. В ней слышались и слова прощания, и желание отомстить басурманам за смерть товарища:

Накрив очы кытайкою,

Заслугою козацькою.

А що в головы ворон крячэ,

А в ныженьках конык плачэ,

Быжи коню дорогою

Стэповою шырокою.

А щоб татары нэ спыймалы,

Сидэлэчка нэ здыймалы,

Сидэлэчка золотого,

З тэбэ, коня вороного.

А як прибижэш пыд ворота,

Стукны-грюкны была плота,

Выйде сэстра – розгнуздає,

Выйде маты – розпытає.

Пели мартанцы медленно, протяжно, чувствуя душой каждый слог. Пели, следуя традиции пращуров, когда