Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

вновь надев папахи, припустили по тропе вслед за тем, кого найти и изловить считали честью.

Всадник, а это был тот самый черкес, что преждевременно окончил земной путь удалого казака Димитрия Ревы, представлял собой бесстрашного и храброго воина. Как, впрочем, и другие его соплеменники, он почитал доблесть, щедрость и великодушие, презирая трусость в любом ее проявлении. Он выглядел высоким, статным, с правильными чертами лица. Его темно-русые волосы слегка выглядывали из-под каракулевой папахи.

На нем была одета традиционная черкеска черного цвета с прикрепленным башлыком. Мягкой кожи сапоги прикрывали ноги до колен. К узкому, отделанному серебром наборному поясу идеально были подогнаны шашка, кинжал и пистолет. Чуть левее кинжала к поясу была прикреплена жирница. Все его богатое одеяние, оружие, отделанное серебром, его грациозная посадка в седле говорили о том, горец этот относился к аристократическому сословию. На вид ему было лет двадцать пять, что указывало на то, что черкес мог быть сыном местного князька.

С момента, как его конь оступился на гладком небольшом валуне и поранил переднюю правую ногу, черкес ехал медленно. Временами он останавливался и давал коню передохнуть. Осматривал его ногу. Нижний сустав не выглядел опухшим, но на ощупь был горячим. При легком нажатии на него конь отдергивал ногу. Плохой знак. Видимо, ушиб. После того как всадник выстрелом поразил одного из гяуров, он резко развернул своего коня, натянув до отказа поводья, и пустил его сразу галопом. Конь громко заржал от внезапной боли и, рванув с места, словно вихрь понес своего хозяина прочь. В горячке всадник не заметил, что на укатанном колесами повозок шляхе стали тут и там попадаться небольшие валуны. Не сбавляя темпа, конь передней правой ногой соскользнул на одном из таких валунов и задел скаковым суставом о другой камень. Всадник, заметив это, моментально осадил коня, и тот, кося лиловым глазом на хозяина, негромко заржал. Черкес спрыгнул на землю и, успокаивая своего четвероногого товарища, осмотрел ногу. Крови не было, кость вроде бы не задета, шкура цела. Уже хорошо. Но о том, чтобы вновь идти галопом, не могло быть и речи.

Ушибы на ногах лошадям лечили сначала холодом и аппликацией из глины. Совсем рядом, сопровождая пыльный, каменистый шлях, журча и играя на солнце всеми цветами радуги, неторопливо несла свои воды небольшая горная речушка. Черкес взял коня под уздцы и ввел его в холодную воду, намочив полы своей черной суконной черкески. От действия холода боль утихла, и конь, успокоившись, благодарственно уткнулся мокрой от пота мордой в плечо хозяина. Тот обнял своего спасителя в ответ и потрепал его за холку. Заметив среди нанесенного течением песка характерного цвета уплотнение, черкес наклонился и вонзил в него пальцы. Ледяная вода обжигала кожу, сковывая движения рук. Стиснув зубы, черкес не торопясь вылепил из глины небольшой шар, распластав его затем в подобие ленты. Выведя коня из реки, он преклонил колено и заботливо налепил полоску глины на раненый сустав животного. Конь, пофыркивая, все пытался стянуть с головы горца каракулевую папаху. Наконец черкес справился с глиняной повязкой, облепив ее вокруг ушибленного сустава. Взяв коня под уздцы, он провел его несколько метров, глядя на его походку. Конь шел не хромая. Нужно было торопиться. Черкес знал, что казаки не оставят его в покое и непременно организуют погоню. Но на раненом коне далеко не уйдешь. Выбора не было. Оставалось уповать на Всевышнего.

– Аллаху акбар, – проговорил горец, складывая ладони вместе и поднося их к лицу, словно омывая его. Не торопясь сел в седло и пустил коня шагом. Конь пошел уверенно, даже пытаясь перейти на рысь. Горец слегка отпустил поводья. Конь, чувствуя свободу, пошел быстрее. Хозяин дал еще больше свободы, ослабив поводья еще больше. Конь играючи перешел в галоп и уверенно сделал несколько движений. Черкес радостно цокнул языком и закричав «йа-хаа», подстегнул коня, слегка стукнув каблуками ичиг по бокам, что было опрометчиво. Конь рванул и вновь споткнулся, припадая на ушибленную ногу. Черкес, громко выругавшись по-своему, спрыгнул на землю и с досады, выхватив шашку из ножен, с силой стал рубить кустарник, росший на берегу речушки.

– Шайтан! – кричал джигит, и эхо вторило ему «…йтан, …тан, …ан», усиливая троекратно.

Выпустив всю злобу, горец вложил шашку вновь в ножны. Завертелся волком, подвывая, но потом махнул рукой – дикая кровь совсем успокоилась. Конь фыркал, беспокойно озирался на своего хозяина, переминаясь с ноги на ногу. Черкес подошел к речке, опустился на колено и, черпая пригоршней студеную воду, стал неистово обливать разгоряченное лицо. С каждым ледяным ополаскиванием ему становилось легче.

Конь, стоя чуть в стороне, недовольно заржал. Горец, успокоившись и закончив обливать себя, не придал этому значение, списав на то, что конь ржал от боли. Наклонился к воде, чтобы утолить жажду и погасить остатки гнева. Теперь точно все. Надо брать себя в руки и продолжать путь.

Внезапно на него сзади навалилась тяжестью чье-то тело, а руки крепко сжали шею. Черкес пытался было сопротивляться, но тщетно. Руки, словно кузнечные лещотки, сдавливали его, лишая возможности вдохнуть. Последнее, что слышал черкес, было ржание его коня, доносившееся словно из сна. Тело горца обмякло, и он потерял сознание.

– Убыв? Жыв? Чи ни? – спросил Гнат брата.

– Та шо з ним сробытся?! Жыв бисов син! Я его лэгэнько прыжав, – усмехнувшись, ответил Григорий. – Трэба, братэ, сего грэця до седла прикрутить. Знатный ясырь. Бакшич за него дадуть немалый. До станыцы свезем, атаману сдадым. Хай кумекаэ, шо з ним робыть.

Связав руки и ноги черкесу, братья Раки подняли его и уложили поперек седла, прикрепив так, чтобы не упал он во время движения.

Работали быстро, со знанием дела. Упаковали черкеса добре. Прежде чем двинуться в путь, Гнат подошел к раненому коню. Тот, почуяв запах чужака, шарахнулся в сторону и тут же замер, приподняв поврежденную ногу.

Гнат осторожно присел и, успокаивая коня ласковыми словами, осмотрел его ногу.

– Ушиб, – сказал он, поворачиваясь к брату. – Жаль животыну. Добрый конык.

Рука потянулась к рушнице. Каждый, кто имел опыт общения с лошадьми, знал, что раненое животное пристреливают, чтобы не мучилось. Но не поднялась рука у казака. Сердце сжалось. Снял папаху и, сжимая ее в руке, махнул на коня, прогоняя. Конь шарахнулся, и, хромая, побрел прочь, ориентируясь на знакомые запахи.

– Слухай, Грицко, – обратился Гнат к брату, – хиба аул, шо наши станичники воевали, недалече. Йидэмо туды. Заодним побачимо, шо да как.

Старший брат кивнул в ответ:

– Добре. Йидэмо.

Григорий, в отличие от младшего брата,