Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Рай и ад, повторял Бердичевский, оглядываясьпо сторонам. Здесь несомненный ад – невзирая на клейкие листочки, свежийветерок и голубое небо. Наоборот, из-за природного благолепия мерзость городаранила взгляд еще больше. Сколь разительно отличался людской мир от Божьего!

Бог ниспослал житомирцам и упомянутое высокоенебо, и пение птиц, и чудесный вид с Замковой горы на реку Тетерев.

Люди же от себя присовокупили к Божьему дарусерые улочки с кривыми домами, загаженную навозом и плевками мостовую да ещесобственные злые физиономии.

В Заволжске во всем ощущалась неброскаяпрочность, добротность, здесь же главенствовали угрюмая нищета и какая-торыхлость: того и гляди, домишки рассыплются в труху, и жители брызнут во всестороны, как ошпаренные тараканы. А еще чувствовалась особенная накаленностьатмосферы, словно город был готов в любой момент вздыбиться и превратиться вместо побоища.

Что за взгляды, что за лица, качал головойБердичевский, тоскуя по заволжанам.

Житомирская толпа поражала своей пестротой.Помимо евреев, русских и украинцев в ней попадались и поляки, и немцы, и чехи,и раскольники, причем каждый одевался и держался по-своему, на инородцевсмотрел свысока и мешаться с ними не желал.

Может, дело в разноплеменности? Нет, ответилсебе Матвей Бенционович. В Заволжске тоже кого только нет – и татаре, ибашкиры, и зытяки, и вотяки, и мордвины, и те же поляки. Одни придерживаютсяправославия, другие старого обряда, третьи ислама, четвертые католицизма, пятыевовсе язычники. И ничего, уживаются, друг друга за глотки не хватают.

В голову Бердичевскому пришла неприятнаяантисемитская мысль, в самый раз для выкреста: а может, всё дело в евреях?Религия-то индивидуалистическая, каждый еврей существует наедине с Богом, тоесть, считай, сам по себе. От этого евреи хороши, когда их мало. Если же ихмного или большинство, как в городе Житомире, то образуется слишком густаяконцентрация энергии, от этого атмосфера и искрит.

Хотя нет, в Петербурге евреев единицы, им тамжить не дозволяется, а между тем в столице ощущение дремлющего вулканапоострей, чем в Житомире.

От воспоминания о Петербурге пришел и ответ.Не в евреях дело, и уж тем более не в разноплеменности и многоверии.

Дело во власти.

Вот в Заволжске власть правильная, и там всеживут мирно, сосед на соседа зуб не точит, в штаны ему не заглядывает –обрезанный или необрезанный. А кому вздумается, сразу получит по загривку и отземной власти в лице губернатора, и от духовной в лице архиерея.

В Житомире же рознь между жителями поощряется,чему свидетельство тот же полицеймейстер Ликургович. То же и в Петербурге, астало быть, и в масштабе всей великой империи.

Сверху производят сортировку национальностей ирелигий – какие получше, какие похуже, какие совсем никуда. Вот и выстраиваетсявысоченная лестница, с которой Россия запросто может сверзнуться, переломатьсебе ноги, а то и шею.

На самой верхней ступеньке числятсяправославные великороссы, потом православные славяне нерусского корня, потомнемцы-лютеране, потом грузины, армяне, мусульмане, католики, раскольники,евреи, а хуже евреев уже только запрещенные секты – какие-нибудь духоборы илихлысты. И каждый подданный знает, на какой из ступенек ему место, и каждыйсвоим положением недоволен. В том числе и вроде бы привилегированныевеликороссы, потому что девять десятых из них голодны, неграмотны и живут хужеиных нижестоящих.

От этой аллегории попахивало социализмом, ккоторому Матвей Бенционович относился неодобрительно, почитая теорию насильственногоравенства за вредный германский соблазн, покушающийся на неокрепшие умы. Посемупрокурор со вздохом оставил философствования и вернулся к насущности. Да и порабыло – Замковая гора осталась позади, начиналась Подгурка, которую инспектор губернскихтюрем назвал «жутким еврейским клоповником».

Пожалуй, инспектор прав, думал Бердичевский,шагая по грязным улицам еврейских кварталов. Как это «опричники» умудряются приэтакой нищете погромы устраивать? Тут и так всё разгромлено и разорено.

На чистого господина в котелке пялились слюбопытством. Многие здоровались на идиш, кое-кто даже пытался вступить вбеседу, но Матвей Бенционович вежливо уклонялся: уншулъдикен зимир[19], уважаемый, тороплюсь.

Статский советник перекрасился из ангеловобратно в брюнеты, для чего купил в знакомом «Salon debeaute» краску«Инфернальная Зизи», сулившую «шевелюру цвета воронова крыла сизумительно-антрацитовым отливом».

Природный колер волос восстановить не удалось(видимо, ангел и Зизи вступили друг с другом в какое-то химическоепротиворечие), и редеющая растительность на голове прокурора приобрелабуро-красный цвет. Впрочем, евреи бывают и такой масти, поэтому МатвейБенционович смирился. Даже порадовался новообретенной рыжине, которая словно быприблизила его к Пелагии (сбереги ее Господь от всех бед и напастей).

У синагоги теснилась очередь из чудовищныхоборванцев. Стоял шум, гам, но не русский, с матерщиной и бабьими взвизгами, аноюще-жалобный, с причитаниями и воздеванием рук, одним словом, самый настоящийеврейский хипеш.Ах да, нынче вечер пятницы. Неимущим евреям раздают халяв—кринки с молоком и халы, чтоб было чем встретить субботу.

От синагоги рукой подать, вспомнил статскийсоветник указания инспектора. Надо только повернуть на Малую Виленскую улицу.

Вот он – одноэтажный серый дом с кривыммезонином (по определению инспектора – «паучье логово»).

На вывеске по-русски, по-польски и по-еврейскинаписано «Ломбард и ссудная касса Эфраима Голосовкера».

Звякнув колокольчиком, Бердичевский вошел вконтору, на первый взгляд производившую чрезвычайно запущенное, убогоевпечатление. Однако, если повнимательней приглядеться, оказывалось, чтопыльные, с трещинами стекла забраны прочнейшими стальными прутьями, в двериустановлен тройной английский замок, а сейф отливает матовой крупповскойсталью.

Прибедняться любим, мысленно заключилпрокурор, разглядывая хозяина.

Господин Голосовкер был в засаленной ермолке,дужка очков скреплена веревочкой, на локтях пузырились тертые бухгалтерскиенарукавники. Коротко взглянув на посетителя, он изобразил ужасную занятость,щелкнул костяшками на счетах.