В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин

сдержанный в выражениях, но тоже отнюдь не «голубь». Да и сам Буш, техасский миллионер, имел в своем послужном списке такие «заслуги», как организация в никсоновские времена союза с Китаем против СССР или курирование в качестве шефа ЦРУ Анголы, где длительное время противостояли СССР и США.

Едва заступив в должность, Чейни в интервью СNN предсказал Горбачеву провал. Бейкер, будучи против публичных заявлений подобного рода, был, по его собственному признанию, согласен с Чейни. Отсюда тянутся корни настороженного отношения к Горбачеву, перешедшего затем в скрытую враждебность и ставку на Ельцина. С ним легче иметь дело.

В администрации Буша с самого начала прослеживается страх перед политикой нового советского лидера. Из книги Бейкера, написанной шесть лет спустя, следует, что его возмущала популярность Горбачева в мире, тревожило, что тот в состоянии расколоть западный альянс, ибо стала испаряться советская угроза[96].

СССР не останавливается на полпути. На сессии Генеральной Ассамблеи ООН в декабре 1988 г. Горбачев выступает с развернутой программой дальнейших действий. Объявлено о крупных односторонних шагах, предпринимаемых впервые за тридцать лет. Советский Союз сократит свои вооруженные силы на 500 тысяч человек, 10 тысяч танков, 8500 единиц артиллерийского оружия, 800 боевых самолетов. Из стран Варшавского договора в Советский Союз выводится значительный воинский контингент. Сам Варшавский договор приобретает параметры сугубо оборонительного союза. Сокращение армии имеет первоочередной целью облегчить непосильное для страны бремя расходов на вооружения, но – в качестве дополнительного бонуса – вызывает большой международный резонанс.

Идеология одностороннего сокращения базируется на простой посылке: Советский Союз ни на кого нападать не собирается, а для отражения агрессии у него сил хватит. Наверно, и раньше понимали, что производим гораздо больше вооружений, чем нужно для обеспечения безопасности, но только в перестройку из этой очевидности сделали практические выводы и набрались решимости провести их в жизнь.

Выступая на ХI съезде Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) в Берлине, Горбачев сделал очень сильное заявление: «Никогда, ни при каких обстоятельствах наша страна не начнет военных действий против Западной Европы, если мы и наши союзники не станут объектами нападения со стороны НАТО»[97]. Не комментирую 36 лет спустя. Рефрен: «мы не собираемся воевать с Европой или в Европе» звучит постоянно.

У европейцев не может не возникнуть мысль: если СССР выводит свои воинские подразделения из стран – участниц Варшавского договора, то зачем такое количество американских войск на западе континента? Под вопрос может быть поставлено влияние США на своих союзников по НАТО (во всяком случае, мы на это надеялись), а на это завязаны и чисто экономические интересы в конкурентной борьбе с Западной Европой. Словом, для кого разрядка мать родная, а для кого мачеха.

Свою роль в смене настроений играл внутриполитический фактор. Рейгана трудно было обойти с правого фланга. Буш подобный запас прочности не чувствовал. Впоследствии американские коллеги рассказывали мне, что правые республиканцы никогда до конца не доверяли Бушу. Ему все время приходилось учитывать необходимость угодить консервативным критикам.

Едва придя к власти, администрация берет паузу на пересмотр («с ног до головы») политики в отношении СССР. Это неприятный сюрприз для Кремля, где были довольны победой Буша, ибо заранее получили обнадеживающие сигналы и завуалированные просьбы о поддержке. Тот же Рейган, прощаясь с Горбачевым, сказал: «Я молюсь, чтобы президентом стал Буш».

В беседе с Горбачевым в декабре 1988 г. Буш, уже избранный президентом, но еще не вступивший в должность, заявил: «Я лично хочу на основе достигнутого строить дальше наши отношения». Обнадежил Горбачева и Киссинджер, присланный Бушем в Москву после своей инаугурации.

Разговаривая 18 апреля 1989 г. в моем присутствии с Маргарет Тэтчер, глава советского правительства Николай Иванович Рыжков выразился насчет паузы вполне определенно: «Все остановилось». Английский премьер успокаивала его, уверяя, что «повлияет на Джорджа». Мидовские американисты утешают: Буш вернется на круги своя. Не тут-то было.

Встреча проходила у англичан, и Тэтчер сразу сказала: «Я наливаю себе виски, не знаю, как вам, слышала, русские бросили пить». Рыжков гордо отказался, я гордо согласился, иначе не смог бы глядеть в глаза своим соотечественникам. Сейчас это кажется бравадой, но тогда за нарушение антиалкогольного указа наказывали вплоть до увольнения с работы. Упомяну, что Маргарет в своей прямолинейной манере указывала на наши ошибки: «Вы хотите, чтобы люди у вас работали по-новому. Одновременно вы дали им свободу высказываться. Имейте в виду, они будут не работать, а кричать». Но перестройку в целом она приветствовала, назвав ее «самой глубокой революцией».

Позже узнал, что близкие к тэтчеровским мысли высказывал Рыжкову и госсекретарь США, весьма часто наведывавшийся в Москву: «Вас погубит медлительность в налаживании новой экономической системы. Нужна одна система, та или иная. Обе вместе будут сталкиваться друг с другом».

Не знаю, после этой ли беседы, но обращение Тэтчер к Бушу было выдержано в сильных выражениях: «История не простит нам, если мы сообща не поддержим его (Горбачева. – А.)».

Михаил Сергеевич, не теряя темпа, переключается на другие азимуты. В мае 1989 г. Горбачев в Пекине – высший советский руководитель приезжает туда впервые за тридцать лет (диалог пытался завязать Андропов, но ему не хватило времени преодолеть отчужденность китайцев). Визиту генсека предшествовала встреча, опять-таки после долгого перерыва, министров иностранных дел двух стран (июнь 1988 г.) и соглашение (февраль 1989 г.) о сокращении войск на советско-китайской границе и о выводе советских войск из Монголии. Китайские руководители панически боятся «заразиться» от Москвы, первые годы они не спешат откликнуться на наши авансы. Но чем дальше, тем больше практические резоны побуждают Дэна к встрече на высшем уровне, где между двумя странами достигается перемирие. Историческое событие, которое впоследствии забывчивые политики, особенно проельцинского толка, не очень связывают с именем Горбачева.

Он начал нововведения в экономике и первые, порой противоречивые шаги вызвали сопротивление номенклатуры, не желавшей выпускать из рук рычаги управления народным хозяйством. В Кремле убедились, что без политической реформы изменить что-либо в советской экономической системе крайне сложно.

Молодого Генсека восторженно встречают в Европе, Восточной и Западной. Любопытен идеологический срез: Горбачеву аплодировала либеральная часть западной элиты, консервативная же принимала с опаской. Михаил Сергеевич считал Западную Европу «нашим основным партнером», уделял этому региону особое внимание: «Нигде мы без Европы по-настоящему дело не сдвинем»[98]. Правда, как бы по инерции поначалу говорилось о «вытеснении США из Европы», задача явно нереальная. Затем об этом потихоньку забыли. Добавлю, что на европейском фронте было восстановлено взаимопонимание с Югославией.

В наших руках инициатива на различных разоруженческих форумах, прежде всего,