Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана - Рене Груссе

тюркских племен – общество остается аристократическим. Именно старая «степная аристократия», хорошо изученная Бартольдом и Владимирцовым, эти богатыри (богатуры) и вожди (нойоны) продолжают управлять прочими общественными классами: воинами или дружинниками, которые по преимуществу свободные люди (нукеры; нокуд), простолюдинами (аратами, карачу), наконец, рабами (унаган богол), которые в принципе не принадлежат к монгольскому народу. Владимирцов видит здесь все элементы феодального общества, ступеньки которого соединены одна с другой и каждая из них – наследственными узами личной преданности.

В армии на разных уровнях иерархии царил тот же феодальный принцип; та же личная верность связывала командиров десятков (арбан), сотен (джагун), тысяч (минган) и десяти тысяч (тумен). Сотники, тысячники и темники назначались из высшей аристократии – нойонов. Ниже костяк армии составляла мелкая знать – свободные люди, носившие старый тюркский титул тархан (по-монгольски дархан) и имевшие привилегию в принципе оставлять себе их личную военную добычу, как и пойманную на больших охотах дичь. Многие тарханы за доблесть повышались до нойнов.

Это «аристократически организованное» войско, как пишет Владимирцов, имело собственную элиту, личную гвардию великого хана. Гвардия (кешик) состояла из десяти тысяч воинов. Солдаты этой гвардии (кешикту в единственном числе, кешиктан во множественном) теоретически делились на дневную (туркак, во множественном числе турхаут) и ночную (кабтеул, во множественном числе кабтавут или кабтаут) стражу. К ней следует добавить хорчинов, или лучников, «носителей колчана». «Число кабтеулов было доведено с 800 до 1000. Хорчинов с 400 до 1000, турхаутов было 1000. В конце концов общая численность гвардии достигла 10 000 человек». В нее могли поступить только представители знати или свободные люди (тарханы, дарханы). Простой гвардеец имел преимущество перед армейским темником, и именно среди гвардии Чингисхан отбирал большинство своих военачальников.

Монгольская армия в принципе делилась на три крыла, ориентированные, согласно монгольским правилам, лицом на юг: левое крыло (букв. «левая рука»; джунгар) на востоке, первым его командиром был джелаир Мухали; центр (хол), которым командовал Баарин Найя, у которого Чаган, молодой тангут, подобранный Чингисханом и воспитанный им как сын, командовал тысячей отборных воинов; правое крыло (барунгар), которым командовал орулат Боорчу, или Богорчу. На момент смерти Чингисхана монгольское войско достигнет численности 129 000 человек; левое крыло по боевым соображениям будет насчитывать 62 000 человек, правое крыло 38 000 человек, а остальные будут разделены между центром и резервами.

Эта ориентация на юг отвечала целям монгольских завоеваний, направленных веером на ряд «полуденных» стран: завоевание Китая «левым крылом», Туркестана и Восточного Ирана центром и русской степи – «правым крылом».

Монгольский воин, герой этой эпопеи, прекрасно нарисован китайскими художниками школы Чжао Мэнфу, и, наоборот, кажется, что развертываешь свиток со старинными рисунками, когда читаешь его описание, данное после путешествий по Монголии Фернаном Гренаром, историком Чингисхана. «На привале, – рассказывал месье Гренар, – воин носит меховую шапку с наушниками, войлочные носки и сапоги, шуба спускается ниже колен. В бою он надевает кожаный шлем, защищающий затылок, надевает прочный и гибкий пластинчатый панцирь из черной лакированной кожи. Наступательное оружие состоит из двух луков на человека и двух колчанов, короткой сабли, боевого топорика и металлической палицы, привешенной к седлу, пики, снабженной крюком, чтобы стаскивать с седла всадников противника, веревки из конского волоса со скользящей петлей». Монгол неразлучен с монгольской лошадью. Впрочем, они похожи один на другого, эти дети степи, сформированные одной и той же землей, одним и тем же климатом, привыкшие к одним и тем же упражнениям: монгол – низкорослый, коренастый, с крепкими костями, широкоплечий, очень выносливый; лошадь, тоже маленькая и коренастая, некрасивая, «короткошеея, с толстоватыми ногами, густой шерстью, но великолепная своей горячностью, силой, выносливостью, неприхотливостью, уверенностью шага».

Этот конь северного кочевника на заре истории обеспечил первенство индоевропейским «укротителям лошадей». Это он в конце нашей Античности нес гуннов на завоевание Китая и Римской империи. И вот в период расцвета Средневековья новый порыв готов был бросить эту степную конницу на золотые дворцы Пекина, Тавра и Киева.

Много писалось о тактике монголов. Ее пытались сравнивать с тактикой Фридриха II или Наполеона. По мнению Каона[124], речь идет о гениальных концепциях, внезапно появившихся в один прекрасный день на каком-то военном совете сверхчеловеков. В действительности тактика монголов – это усовершенствованная старая тактика хунну и тукю, вечная тактика кочевников, сформировавшаяся в грабительских набегах на окраинные цивилизованные области, а также в массовых степных охотах. Легенда приписывает Чингисхану следующие слова: «Среди бела дня высматривать дичь с бдительностью старого волка, по ночам – глазами ворона. В битве бросаться на добычу соколом». Умение терпеливо ждать в засаде, приобретенное в ожидании стад животных семейства оленьих, приучило кочевников высылать вперед основных сил цепочки бесшумных и невидимых разведчиков, чьей задачей было наблюдать, не попадаясь на глаза дичи. Применение на охоте загонщиков научило их применению обходного маневра (тулугма), позволявшего им охватывать вражескую армию с обоих флангов, как охватывают стадо диких животных, убегающее в степи.

Из своей мобильной конницы кочевники сделали орудие внезапного и повсеместного удара, которое в первую очередь обескураживает противника. Если тот силен и держится твердо, монгольские конные отряды не упорствуют в атаках, а рассыпаются, рассредоточиваются, по примеру всех степных мародеров, готовые вернуться, едва китайский копейщик, хорезмийский мамелюк или венгерский рыцарь ослабят бдительность. Если же противник совершает ошибку, начав преследовать монгольскую конницу в ее ложном отступлении, его завлекают подальше от его баз и на неудобной для него местности устраивают засаду, в которой окружают и добивают, как зверя. Задача монгольской легкой конницы, поставленной в авангарде и на флангах, беспокоить противника, забрасывая тучей стрел, проделывающих страшные бреши в его рядах. Монгол, как некогда гунн, – это конный лучник, прирожденный наездник, лучник с детства, чьи стрелы метко разят врага на расстоянии 200–400 м. Это тактическое превосходство, уникальное для того времени, дополняет его неуловимую мобильность. Уверенные в собственном превосходстве, его передовые отряды действуют эшелонами, сменявшими друг друга после каждого «залпа», а когда противник оказывается достаточно деморализован этим обстрелом с большого расстояния, появляется монгольская тяжелая конница, поставленная в центре, атакует с саблями наголо, врезается во вражеские ряды и рубит направо и налево. Во всех этих операциях монголы прекрасно используют страх, внушаемый их обликом, их уродством, их зловонием. Они появляются внезапно, разворачиваются в боевой порядок, закрывая горизонт, приближаются медленной рысью в пугающей тишине, маневрируют без криков, повинуясь сигналам, подаваемым знаменосцами. И вдруг, в момент атаки, вся эта масса конницы бросается вперед с адскими воплями.

Это передающиеся по наследству приемы охотника, желающего запугать животное, чтобы оно оказалось в его власти. Монгол на своей лошади будет охотиться на китайца,