Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

ни при каких обстоятельствах. Даже демон не может вернуть чью-то душу из ада. Зато он может дать живому человеку достаточно времени, чтобы тот попытался сделать это сам. Пришлось дополнять и расширять текст, разбивать пункты на подпункты, указывать различные обстоятельства… Около года у них ушло на то, чтобы все согласовать. Когда подпись Кристофа Вагнера наконец появилась на последнем листе увесистой стопки бумаг, Ауэрхан испытал ни с чем не сравнимое волнение. Вдруг он что-то забыл?

Как бы там ни было, у любого Пакта есть срок. Пока он не истечет, человек может не беспокоиться за свою жизнь, если только сам не решил раньше времени выйти из игры. Самоубийство допустимо, хотя демоны терпеть его не могут. Слишком много за этим следует бумажной волокиты, а ее ведь и без того немало!

– И что же, никак нельзя сократить этот срок? – спросила Урсула.

– Боюсь, моя дорогая, никакой возможности. Разве что человек сам нарушит условия договора.

Урсула поблагодарила Ауэрхана за то, что согласился развлечь ее болтовней. Давненько она не получала такого удовольствия от обеда! Вернувшись к себе в комнату, она долго прихорашивалась у оловянного зеркала. Болезнь чуть высушила ее лицо, но это не беда. Она пощипала себя за щеки, чтобы вернуть лицу румянец, и вплела в волосы черную шелковую ленту. За этим занятием ее и застала Агата. В отличие от остальных, настроение у нее тоже было приподнятым, а увидев, что Урсуле лучше, она неожиданно налетела на нее и крепко обняла.

Раньше они никогда не обнимались, даже когда Агата была маленькой девочкой, даже по ночам, когда делили одну постель. Теперь же своим объятием Агата едва не вышибла дух из бывшей няньки. От нее пахло ветром и пылью, а еще чем-то тонким, девичьим, что сама Урсула давно утратила. Кто же знал, что именно угрюмый страшный Эльванген пробудит лесную спящую красавицу? Или это не город нужно благодарить? Отстранившись, Урсула взяла Агату за руку, на которой красовалась белая шелковая лента.

– Ты все-таки обручилась с этим лекарем? Хозяин тебя в порошок сотрет!

Это должна была быть она. Это она мечтала забыть о своем происхождении и выйти замуж за человека, в которого влюбится. Урсула родила бы ему дюжину детей и каждое утро просыпалась ни свет ни заря, чтобы успеть в булочную за первым хлебом. Она бы подливала ему пива в кружку и подбрасывала поленья в камин, у которого возились бы их сыновья. Внезапная ревность, горячая, как уголек, обожгла ее изнутри. Агата украла ее счастье, присвоила его себе! Все эти годы девчонка притворялась, что ее вполне удовлетворяет жизнь затворницы, а теперь вдруг решила выйти замуж!

Злость схлынула так же внезапно, как накатила. Агата ни в чем не виновата. Она единственная не осталась в стороне, когда Урсуле потребовалась помощь. Пусть все пошло не так, как задумано, но она хотя бы пыталась. К тому же Зильберрада она ненавидела так же сильно, как Урсула, если не сильнее. Нет, она не заслуживала злости.

Урсула взяла ее за плечи и отодвинула от себя, разглядывая обновленную Агату Гвиннер. Поразительно, как любовь преображает людей! Казалось бы, она должна была превратить девочку в женщину, но на деле Агата словно сделалась моложе и свежее.

– Не сотрет, – весело сказала она.

Урсуле подумалось, что она впервые слышит от своей воспитанницы такой громкий и беззаботный смех. От этого у нее самой на душе потеплело.

– Конечно, – ответила она. – Просто сунет тебя в сундук, запечатает семью печатями и увезет обратно в Шварцвальд, откуда ты больше ни за что на свете не выберешься.

– Он этого не сделает. – Смех стих, но веселье все еще плескалось в глазах Агаты. – А если попытается, я сбегу при первой возможности.

Но Урсула знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Вагнер будет в ярости, что у него отняли любимого питомца, а Ауэрхану не составит труда посадить Агату в клетку так, чтобы она никуда не девалась. Или, того хуже, он может разделаться с доктором ам Вальдом. Урсула убрала волосы с лица Агаты и вдруг ощутила себя очень старой и умудренной опытом.

– Когда вы собираетесь пожениться?

– Сегодня ночью. Церковь готова, священник ждет. Я пришла сюда, чтобы попросить тебя быть моей подружкой. Пожалуйста, Урсула, не отказывай мне!

Конечно, Агата была не дура и хорошо знала, что за это решение ей придется дорого заплатить. Просто сейчас ей не хотелось думать об этом, а хотелось насытиться своей радостью, наполниться ею до краев. Так кто Урсула такая, чтобы портить ей эту ночь?

Они еще долго обнимались и шептали друг другу нежные слова, словно дружили много лет, словно и не было между ними никакой зависти или злости. Урсула достала из сундука то самое злополучное синее платье, которое винила в том, что оно привлекло внимание Зильберрада. Но сейчас она поняла, что это нелепо. Платье ни в чем не виновато: это всего-навсего ткань и серебряная нить, а еще много часов кропотливой работы, дюжина сгоревших свечей и исколотые пальцы. Урсула решила, что не позволит своему насильнику отнять у нее торжество. Когда-то она мечтала стать швеей, что обшивает герцогинь. Чем Агата хуже?

Хотя платье и кроилось по меркам Урсулы, на то, чтобы подогнать его под Агату, ушло не больше четверти часа. Тут подколоть, там приметать… Такой пустяк! Пальцы Урсулы никогда не забывали свое ремесло. Она расчесала длинные черные волосы девушки и вплела в них жемчужные нити. Потом они потушили свет, как будто уже легли спать, и только слабый огонек свечи освещал их комнату.

При этом неярком свете Урсула оглядела Агату с головы до ног и осталась довольна. Ах, если бы у нее родилась дочь c кожей белой, как снег, волосами черными, как ночь, и губами красными, как кровь…

* * *

Ровно в полночь Рихтер ждал их у замка в крытой карете, чтобы отвезти к церкви. Он вежливо справился о здоровье Урсулы и обрадовался, услышав, что угроза миновала.

Агата чувствовала себя неуклюжей в платье с чужого плеча. Корсет затянули слишком туго, голова чесалась от шпилек. Все же она была полна решимости. Как ни крути, все-таки хорошо, что Рудольф ам Вальд – католик. В католической церкви никто – ни ангел, ни человек – не может нарушить таинство брака. Мужа и жену можно разлучить, заточить, пытать и даже убить, но клятвы, данные ими перед Богом и людьми, нерушимы. Это значило, что совсем скоро души Агаты и Рудольфа