Аромат изгнания - Ондин Хайят

– Ты должна пойти по следам маленького белого цветка, – перевел Никос.

Больше Ефимия ничего не сказала и долго смотрела вслед Никосу и Талин. Они оборачивались и махали ей, пока она не скрылась из вида.

В гостиничном номере Талин устояла перед искушением сразу погрузиться в третью тетрадь и запустила поисковик в Интернете. Маленький белый цветок, о котором говорила Ефимия, назывался Cestrum nocturnum, цеструм ночной. Он распускался только вечером и источал дурманящий запах, смесь жасмина и ночной липы. Он нуждался в тепле, чтобы расти, и его можно было найти на улицах Афин, особенно в старых кварталах города. Понюхав его впервые на следующий день, на улочках Плаки, старого квартала ниже Акрополя, молодая женщина поняла, что именно этого ингредиента не хватало духам, которые она создавала в память Ноны. Перед сном она послала сообщение Антону, поделившись с ним, что нашла третью тетрадь. Почему-то ей нужно было ему это сказать. Она чувствовала себя готовой к встрече с прошлым, зная, что оно рядом. Он ответил ей, чтобы продолжала чтение, а он всегда к ее услугам, если она захочет. Она вздохнула с облегчением. Ее самолет улетал завтра утром, пора было возвращаться в Париж. Там она задержится ненадолго и уедет на юг. Она прочла несколько страниц, перед тем как уснуть. Продолжит она чтение в Бандоле, рядом с Ноной.

Третья тетрадь

25

Свадьба состоялась 5 июля 1917 года, в удушающей жаре. Мне едва исполнилось шестнадцать. Пришлось венчаться в церкви, и это было ужасно. Самир повел меня к алтарю. Я шла медленно, затянутая в белое платье, которое заказала для меня Муна, и мечтала убежать как можно дальше. Жорж ждал меня в глубине церкви, сияющий, в шикарном костюме. Я замедлила шаг. Я должна была сейчас быть в Мараше, в другой церкви, об руку с папой. Он вел бы меня к Жилю. Это видение вдруг стало таким реальным, что мне пришлось на минуту зажмуриться. Я открыла глаза, вернувшись к действительности.

Я нечистая, а выхожу замуж в белом. Но я не предстаю перед Богом, ведь Бога больше нет, так что ничего страшного.

Марии не удалось добиться разрешения выйти из монастыря, чтобы присутствовать на свадьбе сестры. Я не сводила глаз с ее пустого места на деревянной скамье.

Я одна на свете…

Церковь была полна народа. Незнакомые мне люди не сводили с меня глаз. К счастью, прозрачная фата, спускавшаяся на лицо, защищала меня.

Понимают ли они, что мне грустно? Или видят просто оробевшую и счастливую невесту в девственно-белом платье?

После пустыни я удивилась, обнаружив, что не осталось никаких следов, когда немного сгладилась худоба. Иногда я рассматривала свое лицо в зеркале. Я знала, что стала другой. Порой я не узнавала себя, и все же никто, кроме меня, не замечал отчаяния в моем взгляде. Я остановилась посреди церкви, внезапно оцепенев от ужаса. Самир сжал мою руку и посмотрел на меня с такой теплотой, что мне удалось улыбнуться. Он подвел меня к моему мужу. Священник что-то говорил, но я не слышала. Время от времени я поворачивалась к дверям церкви, думая, что, может быть, сейчас войдет Жиль и уведет меня.

– Луиза Керкорян, согласна ли ты взять в мужья Жоржа Саламе, здесь присутствующего?

Внезапно дверь церкви, слегка скрипнув, открылась.

Жиль пришел за мной!

Мое сердце остановилось. Я медленно обернулась. Но увидела только Зияда, который, опоздав на свадьбу брата, пытался пробраться в проход, оставшись незамеченным. Ноги не держали меня.

Я чувствую, Жиль, чувствую, что ты здесь. Почему же ты прячешься? Пожалуйста, покажись, ведь через две секунды я стану женой другого, и все будет кончено.

Но он не показался.

– Да, я согласна, – ответила я едва слышно.

– Жорж Саламе, согласен ли ты взять в жены Луизу Керкорян?..

Может быть, он скажет «нет». Скажи «нет», Жорж, ведь я буду плохой женой. Я не умею даже готовить. В Мараше у нас была кухарка и слуги, которые все делали за нас. Я люблю только писать, а у меня больше не получается. Я проклята. Откажись, Жорж.

– Да, я согласен, – сказал он.

– Отныне вы связаны священными узами брака.

Жорж надел мне на палец золотое кольцо и осторожно приподнял фату, лишив меня единственной защиты. Он поцеловал меня в губы.

А знаешь, они принадлежат Жилю. Я отдала их ему очень давно. Он ждет меня у водопада, на берегу моря. Он сказал мне, что это навсегда. Может быть, он вернется за мной однажды утром. Я дождусь твоего возвращения с работы и уйду. Я не убегу, как воровка, я не украду твое сердце. Я запакую его в подарочную бумагу и верну тебе.

Не было брачной ночи, не было пламенных поцелуев во тьме. Только камень на подушке и воспоминание о бесконечном пути, где опорожненные звезды еще плакали кровавыми вишнями в разбитое сердце.

Мы жили у родителей Жоржа. Он, казалось, все понимал, ничего не зная, был терпелив, не донимал меня вопросами и всячески баловал. Утром он уходил на работу, оставляя меня на попечении Муны, которой я большую часть времени помогала по дому. Она была деятельной женщиной. Несмотря на то что в доме были слуги, она любила сама ходить за покупками, гулять, встречаться с друзьями и часто уводила меня с собой в лабиринт улиц. Я помогала ей выбирать фрукты и овощи к ужину. Мне нравилось ее общество. Она была разговорчива и всегда делилась интересными историями. Меня это вполне устраивало, потому что позволяло ничего не рассказывать о себе. Только один раз, в ходе подготовки к свадьбе, увидев меня в подвенечном платье, она крепко обняла меня и сказала: «Боже мой, как бы гордилась твоя мать, если бы увидела тебя такой!» Я чуть не расплакалась при ней и быстро ретировалась в ванную, сославшись на жару. Сидя на краю ванны, я плакала горючими слезами, стараясь не запятнать платье. Потом я умылась холодной водой и с улыбкой вернулась в комнату, где ждала меня Муна. Думаю, она поняла, что я плакала, но имела деликатность ничего мне не сказать. Она оберегала меня, зная, что было с армянами в изгнании. Я была благодарна ей за то, что она не задавала вопросов. Что можно было добавить? Я пустилась в гонку против моей памяти. И хоть иногда выигрывала, все равно слышала звук ее шагов в ночи, когда все спали. И