Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Он встал, прошелся по комнате. Достал изкармана нефритовые четки, пощелкал зелеными шариками. Не знаю, откуда эти четкивзялись – вероятно, из саквояжа. Оттуда же несомненно появилась и белая рубашкас отложным воротником, и легкий кремовый пиджак. А бутылка виски, подарокмистера Фрейби, перекочевала из саквояжа на буфет.

– Завтра, а в-верней уже сегодня, у нас сЛиндом состоится решительное сражение. Мы оба это понимаем – и я, и он. Ничьяисключается. Такова уж особенность нашего т-товарообмена: каждый твердо намерензабрать всё, ничем при этом не поступившись. Что такое в нашем случае означалабы «ничья»? Мы с вами спасаем заложников и лишаемся «Орлова». – Фандоринкивнул на саквояж, куда накануне он спрятал камень. – Линд остается жив, ятоже. Это не устраивает ни его, ни меня. Нет, Зюкин, ничьей не будет.

– А вдруг мадемуазель и Михаил Георгиевичуже мертвы? – произнес я вслух то, чего страшился больше всего.

– Нет, они живы, – уверенно заявилФандорин. – Линд отлично знает, что я не д-дурак – камня не отдам, пока неудостоверюсь в том, что заложники живы. – Он еще разок щелкнул четками испрятал их в карман. – Стало быть, действуем так. Вы в к-качестве мнимогоФандорина следите за окошком. Люди Линда следят за вами. Истинный Фандоринследит за ними. Всё очень просто, не правда ли?

Его самоуверенность вселила в меня надежду, нов то же время и взбесила. Именно в эту минуту мучительное сомнение, терзавшееменя со вчерашнего вечера, разрешилось: я не стану передавать ему слова КсенииГеоргиевны. Господин Фандорин и без того слишком высокого мнения о своейперсоне.

Он сел к столу и, немного подумав, набросалнесколько строк по-французски. Я смотрел ему через плечо.

Для меня, в отличие от Вас, люди значат больше,чем камни. Вы получите свой алмаз. Сегодня в четыре часа пополуночи привозитемальчика и женщину на пустырь, что у поворота с Петербургского шоссе кПетровскому дворцу. Там и совершим обмен. Я буду один. Сколько людей будет сВами, мне безразлично.

Фандорин.

– Почему именно там и почему в такоестранное время? – спросил я.

– Линду п-понравится: глухойпредрассветный час, пустынное место. В сущности это не имеет никакого значения.Дело решится раньше… Ложитесь спать, Зюкин. Завтра у нас будет интересный день.А я схожу брошу письмо в почтовый ящик на Почтамте. Корреспонденция,поступившая утром, выдается с трех часов дня. Тогда вы и заступите на свойпост. Но сначала мы п-преобразим вас до неузнаваемости.

От этих слов я поежился. И, как выяснилось, ненапрасно.

* * *

Московский почтамт показался мне нехорош, спетербургским и не сравнить – темноватый, тесный, безо всяких удобств дляпосетителей. Городу с миллионным населением, на мой взгляд, следовало быобзавестись главной почтовой конторой попрезентабельней. Однако для моих целейубожество этого казенного заведения оказалось очень даже кстати. Из-заскученности и неважного освещения мое бесцельное блуждание по залу меньшебросалось в глаза. Фандорин вырядил меня коллежским советником Министерства земледелияи государственных имуществ, так что смотрелся я важно. К чему бы такомусолидному человеку, с чисто выбритыми брылями, подпертыми крахмальнымворотничком, столько часов кряду фланировать меж обшарпанных стоек? Несколькораз я как бы ненароком вставал у щербатого зеркала, чтобы незаметнее наблюдатьза приходящими. Чего греха таить – хотелось и себя получше разглядеть.

По-моему, обличье особы шестого класса быломне очень даже к лицу. Я словно родился при бархатных, украшенных золотымпозументом петлицах и Владимире на шее (орден был всё оттуда же, из саквояжа).Никто из посетителей не пялился на меня с удивлением или недоверием – чиновниккак чиновник. Разве что служитель, сидевший в окошке корреспонденции довостребования, со временем стал бросать в мою сторону внимательные взгляды. Ито – ведь я маршировал мимо него с трех часов пополудни. А присутственные часына почтамте в коронационные дни по случаю обилия почтовых отправлений былипродлены аж до девяти, так что вышагивать мне пришлось долгонько.

Но служащий-то ладно, оно и Бог бы с ним. Хужебыло то, что время шло впустую. Никто из подходивших к окошку не предъявлялказначейских билетов. Никто не вертелся поблизости подозрительно долго. Незаметил я и того, о чем предупреждал Фандорин: чтобы кто-то выходил из зала, азатем появлялся в нем вторично.

К исходу дня мною понемногу стало овладеватьотчаяние. Неужто Линд раскусил наш замысел и всё сорвалось?

А без пяти минут девять, когда на почтамте ужеготовились к закрытию, в двери быстрой, деловитой походкой вошел седоусый,осанистый моряк в темно-синей тужурке и фуражке без кокарды – по виду,отставной боцман или кондуктор. Не глядя по сторонам, сразу направился к окну снадписью Poste restante и пророкотал сиплым, пропитым голосом:

– Мне тут письмецо полагается. Напредъявителя купюры за нумером… – Он, порывшись, достал из карманабумажку, дальнозорко отодвинул ее подальше и прочел. – Один три семь нульсемь восемь восемь пять девять. Есть чего?

Я бесшумно приблизился, тщетно пытаясь унятьдрожь в коленях.

Почтовый пялился на моряка во все глаза.

– Не было таких писем, – произнес оннаконец после изрядной паузы. – Ничего такого нынче не поступало.

Как не поступало? – мысленно ахнул я. Акуда же оно делось? Неужто я зря здесь битых шесть часов проторчал!

Заворчал и боцман:

– Ишь, гоняют старого человека почем зря.Тьфу!

Сердито зашевелил густыми бровями, провелрукавом по пышным усам и зашагал к выходу.

Ясно было только одно – нужно следовать заним. На почтамте более оставаться незачем, да и присутствие закончено.

Я выскользнул на улицу и двинулся за стариком,держа внушительную дистанцию. Впрочем, моряк ни разу не оглянулся. Он держалруки в карманах, шел вроде бы не торопясь, вразвалочку, но при этом удивительноходко – я едва за ним поспевал.

Увлеченный слежкой, я не сразу вспомнил, чтопо плану мне отведена совсем иная роль – подсадной утки. Нужно было проверить,не идет ли кто за мной. Руководствуясь полученной инструкцией, я вынул изжилетного кармашка часы, в которые Фандорин специально для этой цели вставилмаленькое круглое зеркальце, и сделал вид, что разглядываю циферблат.

Вот оно! Сзади, шагах в двадцати, шелподозрительный субъект: высокий, ссутуленный, с поднятым воротником, в широкомкартузе. Он явно не сводил с меня глаз. На всякий случай, я чуть повернул часы,чтобы осмотреть другую сторону улицы, и обнаружил еще одного, не менееподозрительного – такого же громилу и тоже проявлявшего недвусмысленный интереск моей персоне. Неужто клюнуло?