Аромат изгнания - Ондин Хайят

и убедиться, что это не сон, что она существует на самом деле.

Когда ей исполнилось шесть лет, пришлось набраться решимости и отдать ее в школу. Для меня это была новая рана. В школу мы отправились вместе, я шла со свинцом в сердце, она с крылатым нетерпением, почти танцуя.

– Ты идешь, мама? Я опоздаю!

Мы подошли к черной решетчатой ограде. Я увидела другую решетку… Амбра тысячу раз поцеловала мои щеки. Как будто тысяча птиц клевала горькие семена, забирая их у меня.

– Мама, ты обещаешь мне, что не будешь грустить?

Как она была прекрасна! Я не переставала восхищаться этим чудом. Она улыбнулась мне в последний раз и исчезла среди других детей. Две девочки, затерявшиеся в пансионе в Алеппо, всплыли в моей памяти…

Весь день я извлекала на свет горькие воспоминания, лихорадочно ожидая школьного звонка. Я пришла к ограде за час до конца уроков.

Я найду учительницу, которая будет давать ей уроки дома, чтобы ей не пришлось возвращаться сюда.

Прозвенел звонок. Двор наполнился фигурками, среди которых я узнала Амбру, оживленно болтающую. Она увидела меня и побежала ко мне.

– Мама! Я научусь читать и писать. Как ты! И у меня уже есть три настоящие подруги! – с восторгом сообщила она.

На обратном пути она рассказала мне, как прошел ее день. Целый день счастья. Мне стало грустно при мысли обо всех этих днях, которые придется провести без нее.

Амбра училась грамоте с огромным удовольствием. Мне нравилось смотреть, как она старательно выводит буквы. Я подарила ей маленький синий пенал, чтобы он всегда был с ней.

– Мама, смотри! Я написала настоящее стихотворение. Как ты!

Я взяла листок и увидела ее шаткий почерк.

Радуга: Радуги жевут ф небе. Гаварят, што радуги женят сонце и дошть. Патом сонце па-просит руки дошдя и дошть шдет этаго с нитирпением, но радуги этаго не хатят, патамушта если дошть женица на сонце, радуг больше не будит. Типерь они дражат от страха и паэтаму фсе време идет дошть.

– Тебе нравится, мама? Это для тебя!

Каждый год я получала письма от Марии. Все проходило цензуру монастыря, и она не могла писать мне свободно. Я чувствовала, как сквозят между строк усталость и печаль.

Нежная моя Мария,

Я получила твое письмо. Тебе обязательно надо немного отдохнуть, я настаиваю. Жизнь, которую ты ведешь в монастыре, так тяжела! Почему бы тебе не приехать сюда к нам на какое-то время? Я попрошу Жоржа сделать все, чтобы тебя отпустили на несколько недель. Мария, звездочка моя, я так тебя люблю! Амбра растет и с каждым днем все больше похожа на тебя. Остался один цветок, они не смогли его вырвать. Я всегда рассказываю ей о тебе, и она просит тебя поцеловать.

До очень скорого,

маленькая моя Мария.

Твоя Луиза

Любовь, которую я питала к Амбре, воскресила меня. Я стала мягче с Жоржем и Луной. Получив достаточно любви, я научилась и давать ее. Но Луне уже исполнилось десять лет, слишком поздно было исправлять ошибки. Ее сердце, чрезмерно долго остававшееся без живительной влаги, зачерствело. Она больше ничего от меня не ждала. Я подмечала, как она хмурится, когда я приближалась к ней. Всю свою любовь она перенесла на Жоржа и Амбру. Мы жили параллельными жизнями, которые пересекались только по прихоти географии. Я не смогла дать ей имя при рождении, а теперь она не могла называть меня мамой. Я была для нее Луизой.

– Луиза, ты опять убирала в моей комнате? Я же тебе сказала, не надо!

– Луиза, я сегодня вернусь поздно. Я иду к Нур.

Луиза то, Луиза сё. Однажды, выведенная из себя, я решила с ней поговорить.

– Я не хочу, чтобы ты называла меня Луизой.

Она испепелила меня взглядом.

– А как мне тебя называть?

– Мама.

У нее вырвался смешок, пронизанный равнодушием.

– Но ты мне не мать, Луиза. И никогда ею не была.

И она, отвернувшись, ушла.

Это правда, я никогда не была тебе матерью. Произошла ошибка на раздаче.

С этого дня меня вполне устраивало, что она зовет меня Луизой. Луиза и Луна, двое, не имеющие ничего общего, но живущие под одной крышей. Это было так, а не иначе, и нам все же удавалось, благодатной силой Амбры, сосуществовать почти нормально. Когда мы вчетвером выходили в Бейрут, мы были Саламе, дружной семьей. Мне удалось невозможное. Любовь вернулась ко мне в глазах ребенка, и я восстановила свою жизнь. Жорж в полной мере оценил перемену во мне. Нам было хорошо вдвоем. А дыры, скрывающиеся за моим радостным видом, стали меньше.

– Я так счастлив, что ты моя жена, Луиза, – часто говорил он мне.

А я счастлива, что ты подарил мне Амбру.

Я снова стала писать настоящие письма Жилю, который никуда не уходил из моих мыслей. Благодаря Амбре боль от его утраты значительно смягчилась. Я писала на листках бумаги, складывала их в виде птицы или кораблика и отпускала по воде.

Жиль,

Я теперь почти что целая женщина. Я залатала печаль и сшила дни бегства. Я думаю о тебе каждый день и знаю, что ты видишь, как я живу в радости, потому что рядом со мной Амбра. Рождалось ли на свет более восхитительное дитя? Она моя жизнь, Жиль. Вся моя жизнь. С ней все начинается вновь, и все снова возможно. Она надежда, и смех, и весь небесный свод. Жиль, я знаю, что частица твоей души бьется в ней, и я счастлива. Все поправимо, все беды, столь жестоко поразившие нас, потому что я сочиняю другую мелодию. Я уверена, что ее ноты дойдут до тебя.

Твоя Луиза

с деревянным сердечком в огне

27 января 1930 года Амбре исполнилось семь лет. Она как никогда походила на Марию – голубоглазая, светловолосая. Исходившая от нее нежность переворачивала мне душу. Я ласково разбудила ее.

– Мама! Знаешь, сегодня мой день рождения!

– Правда?

– Ну, мамочка, ты же знаешь, что я родилась двадцать седьмого января!

– С днем рождения, душа моя!

Она бросилась мне на шею. Я почувствовала, как ее теплое тельце затрепетало в складках утра. Я надела на нее красивое небесно-голубое платье и вплела ленты в волосы. Погода стояла великолепная.

– Смотри, Амбра, солнышко сегодня светит специально для тебя.

– А в другие дни оно светит для тебя, мамочка. Чтобы ты больше никогда не грустила.

– С тобой мне