Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Даниэль-бек учтиво поклонился – только чтоногой не шаркнул и ручку не поцеловал.

– Муж твой кто?

– У меня нет мужа. _

«Я монахиня», хотела она добавить, но какдокажешь?

– Плохо, – поцокал языком бек. – Старая девкауже, а мужа нет. Потому что совсем тощая. Но жениться все равно надо. Пустьтебе отец жениха найдет.

– У меня нет отца.

– Брат пускай найдет.

– И брата нет.

Хозяин закатил глаза к небу – его терпениебыло на исходе.

– Мужа нет, отца нет, брата нет. А кто за тебябудет выкуп платить? Дядя?

Это прозвучало настолько странно, что Пелагияв первый момент опешила и лишь потом поняла: он и вправду имеет в виду дядю.

В самом деле, есть ли на свете кто-нибудь,готовый заплатить за нее выкуп? Разве что владыка Митрофаний. Но он далеко.

– Дяди тоже нет, – уныло ответила она, чуть невсхлипнув от жалости к себе. – Может быть, так, без выкупа, отпустите?Заложников брать грех, и по нашей религии, и по вашей.

Даниэль-бек удивился.

– Почему грех? Я мальчик был, мой папа [этослово он произнес смешно – как бы по-французски, с ударением на последнемслоге: papa] был большой наиб у Шамиля. Русские взяли в аманаты Джемал-ад-дина,Шамилёва сына, и меня. Джемал-ад-дин в Пажеский корпус попал, я в Кадетскийкорпус. Там русский язык выучил и еще много всякого. Но мой papaхрабрый был.Взял в аманаты русская княгиня с сыном, на меня поменял. А сын Шамиля в плену уцарь Николай много лет был. Видишь, и русские аманатов берут. Я тоже беру.Иначе чем жить? Жены, дети кормить надо? – Он тяжело вздохнул. – Если у тебямужа, отца, даже брата нет, нехорошо большой выкуп брать. Десять тысяч франковпусть русский консул шлет – и езжай, куда тебе надо. Завтра будешь консулуписьмо писать: «Ай-ай-ай, присылай скорей десять тысяч франков, не то злойбашибузук будет мне палец резать, потом ухо резать, потом нос».

– Правда будете? – вся сжалась Пелагия.

– Нет, только палец. Самый маленький. – Онпоказал мизинец левой руки. – Пальцев много, один не жалко. Через две недели,если консул деньги не пришлет, отправлю ему твой маленький палец. Э, э, зачембелая стала? Боишься пальчик резать? Купи у кого-нибудь из наших, за маленькийпалец недорого возьмут.

– Как это «купи»? – пролепетала несчастнаяпленница.

– Консул тебе пальцы целовал? – спросил бек.

– Н-нет...

– Хорошо. Не узнает. Женщина или мальчикотрежут свой палец, а консул не поймет, подумает твой. Если женщина – своеплатье ей дай, рада будет. Если мальчик, купи хорошее седло или серебряныйкинжал.

– А вдруг консул все равно не даст денег? Мыведь с ним даже не знакомы...

Старик развел руками.

– Если и после пальца не пожалеет тебя – выдамзамуж. За Курбана, у него жена померла. Или за Эльдара, у него жена совсемплохая, болеет, ему вторая нужна. Успокойся, женщина, чего тебе бояться?

Но Полина Андреевна не успокоилась. Во-первых,замуж выходить ей было никак нельзя, монашеский обет не позволял. А во-вторых,надолго застревать в этом разбойничьем логове в ее планы совершенно не входило.Время уходило, драгоценное время!

– Письмо будем завтра писать, – сказалДани-эль-бек на прощанье. – Сейчас некогда. Едем уляд-элъ-мотграбить.

– Кого грабить?

Он вышел, не удостоив ответом.

Через несколько минут донесся топот множествакопыт, а потом сделалось тихо. Пелагия осталась наедине со своим отчаянием. Такдо рассвета и промаялась, а когда в щели ставен начал проникать блеклыйрассвет, в деревне грохнул выстрел, и с разных сторон закричали женщины.

Что там происходило?

Полина Андреевна приникла ухом к двери, нопонять что-либо было трудно. Выстрелили еще несколько раз, причем показалось,что звуки доносятся откуда-то сверху. Женщины покричали-покричали и перестали.Наступила полная тишина, изредка прерываемая одиночными выстрелами.

Полтора часа спустя во дворе раздались шаги.Лязгнул засов.

Она ожидала увидеть Даниэль-бека, но на порогестоял Салах, рядом с ним одна из вчерашних женщин.

– Пойдем, – сказал палестинец, нервно шмыгнувносом. – Я тебя поменял.

– На что?

– Евреи дадут беку войти свой дом, за это бектебя пускает.

Пелагия ровным счетом ничего не поняла, нопалестинец взял ее за руку и потянул за собой.

В ауле создалась ситуация, которую шахматистБердичевский назвал бы патовой.

В каменной башне засели коммунары. Оттудапросматривались и простреливались дворы, улицы, все подходы к деревне, поэтомуженщины и дети попрятались по саклям, а джигиты залегли вкруг холма. Несколькораз пытались подобраться ближе, но тогда Магеллан начинал стрелять из своейоптической винтовки – клал пули близко, для острастки.

Когда стало ясно, что черкесы не могут вдеревню войти, а евреи из нее выйти, из башни вышел парламентер – Салах. Емубыло поручено передать Ультиматум: черкесы должны вернуть всё похищенное ивыплатить штраф, тогда евреи уйдут.

Даниэль-бек сказал, что говорить с человеком,у которого на горле ошейник, не будет, а будет говорить с беком евреев, толькодля этого ему нужно войти в собственный дом, потому что уважаемым людям непристало вести переговоры в кустах, словно двум шакалам.

– Я сразу понял, – гордо рассказывал монахинеСалах. – Он хочет смотреть, живы его жены и дети или нет. И говорю: хорошо,бек, но за это пусти русская княгиня.

– Ну почему «княгиня»? – простонала ПолинаАндреевна. – Если победят черкесы, теперь десятью тысячами франков мы неотделаемся.

Они сидели в доме Даниэль-бека, ждали, когдаприбудет хозяин.

Вот он и показался: медленно ехал по улице,держа обе ладони на виду. Лицо старого разбойника было совершенно неподвижным,белая борода слегка колыхалась на ветру.

У крыльца он упруго, как молодой, спрыгнулназемь и передал поводья женщине. Что-то вполголоса спросил у нее, онаответила, и лицо бека стало чуть менее застывшим. Наверное, узнал, что всецелы, догадалась Пелагия.