Пелагия и красный петух - Борис Акунин

– Поезжай вон по той дорожке. Она ухабистая итравой заросла, но зато выведет прямо к развилке. В сторону Иордана – этонаправо. А как же разбойники? Ты ведь говорила, что боишься без охраны?

– Ничего, – рассеянно ответила Пелагия. – Богмилостив.

Дорога из Иерусалима в Изреэльскую долину былавсего одна, так что объект удалось догнать в первый же день. Яков Михайловичпристроился сзади и шел-пошагивал, дышал горным воздухом.

Солнышко в Святой Земле было ох какое лютое,весь обгорел что твой араб. И очень кстати, потому что для путешествия именноарабом и нарядился. Самая удобная одежда по здешнему климату: тонкую длиннуюрубаху продувает ветерком, а платок (называется «куфия») закрывает от жгучихлучей шею и затылок.

Когда кто-нибудь встречался по дороге иобращался с арабским разговором, Яков Михайлович почтительно прикладывал ладонько лбу, потом к груди и шел себе дальше. Понимай как хочешь: может, не желает стобой человек разговаривать или обет у него такой, ни с кем попусту лясы неточить.

Незадача приключилась на третий день, когдаРыжуха повернула налево и поехала по дороге, что вытянулась меж долиной ихолмами.

Яков Михайлович видел, как черкесы забираютхантур в плен, но вмешиваться не стал. Люди серьезные, с карабинами, а у неготолько пукалка шестизарядная. С ней в городе хорошо, где всюду углы и стенки, ав чистом поле вещь малополезная. Да и нельзя ему было себя обнаруживать.

С вечера он засел под черкесским холмом инаблюдал всю еврейскую операцию. Ишь ты, думал, как развоевались-то. А если ониу нас в России-матушке этак вот осмелеют?

Сказано: тише едешь – дальше будешь. ПотомуЯков Михайлович не торопился. Переждал, пока черкесы с евреями договорятся иуйдут, а некоторое время спустя всё устроилось самым славным образом.

Монашка выехала из аула в сопровождениипухляшки-жидовочки и своего верного арапа. Порядок вещей восстановился.

Место было ровное, гладкое, и дистанциюпришлось увеличить – человека на голом пространстве далеко видно. Так и ему их,слава Богу, тоже хорошо видать. Никуда не денутся.

Когда повозки стали подниматься на холм, ЯковМихайлович сделал себе послабление. Видел, что после возвышенности дорогаспускается в лощину, и рассудил: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет.

Чем зря потом обливаться, лучше обойти холмлужком-низиной. Бывает, что на своих двоих ловчей, чем на колесах.

Этак еще и время выиграешь, можно будет в ручьеножки ополоснуть. Засесть там в ивняке, где тень, и подождать, пока объект мимопроедет.

Так и сделал. И ополоснулся, и свежей водичкипопил, и даже наскоро покушал.

Едва крошки смахнул – скрип, стук. Едут.

Нуте-с, нуте-с.

Высунулся из кустов и обмер.

Вместо двух повозок одна. В ней сидитжидовочка, кнутом помахивает, а Рыжухи нет!

Сердце так и екнуло. Идиот вы, ЯковМихайлович, а никакой не умный! Теперь обратно в гору бегом бежать.

Пригнулся, пропуская телегу. Та проехала чутьподальше и свернула к речке – видно, евреечка тоже решила остудиться.

Яков Михайлович рысцой понесся вверх подороге. Пот лил в два ручья: один ручей по лицу, второй по спине. В пять минутвзбежал на самую вершину.

Час от часу не легче!

Там оказался перекресток: одна дорога велавправо, другая влево. А приглядеться – в сторону ответвлялась еще и заросшаятропка. Трава на ней жесткая, мертвая, и не видно, проехала тут давеча повозкаили нет.

Что же делать? Куда бежать?

Обратился к разуму, и тот, молодчага, каквсегда, не подвел.

Понесся Яков Михайлович обратно к речке. Подгорку бежать было легче.

Жидовка успела коня помыть, тянула его заповод к телеге.

Услышала топот ног, обернулась, потянула сплеча дробовик.

– Беда, девонька! Беда! – издали заорал ЯковМихайлович по-русски.

Она рот разинула: как это – араб, а по-русскикричит?

Про ружьишко и думать забыла.

– Ты кто? – кричит. – Какая беда?

Он остановился перед ней, перевел дух, вытерпот со лба.

– Потерял я ее, вот какая беда.

– Кого потерял? Ты кто такой?

– Дай-ка. Не ровен час...

Он взялся за дуло дробовика. Девка не хотелаотпускать оружие, но Яков Михайлович легонько стукнул ее кулаком под ложечку, иевреечка согнулась напополам, зашлепала губами, как выдернутая из воды рыбеха.

Ружьишко он отшвырнул в кусты, толстушкушлепнул по затылку – она плюхнулась на задницу.

Сказала:

– Сволочь!

И обожгла глазами – черными, бесстрашными.

Ай-ай-ай, придется повозиться, понял опытныйчеловек. И не стал тратить время на пустые разговоры. Сначала нужно было«коровку» в разумность привести, избавить от упрямства. «Коровка» – это у ЯковаМихайловича был такой термин, для собственного употребления. «Коровку»полагается доить на предмет разных полезных сведений, а потом, смотря пообстоятельствам, или обратно на лужок отпустить, или в бифштекс разжаловать.

Строптивая жидовочка, конечно, пойдет набифштекс, это было ясно, но сначала пускай даст молочка.

Немножко побил ее ногами – без размаха, потомучто жарко. По лодыжной костяшке ударил, потом два раза по почкам, а когдасвернулась от боли, по копчику. Когда обратно развернулась – по женскому месту.

Что орала громко, это нестрашно, всё равновокруг никого.

Решил, что пока хватит. Сел девке на грудь,пальцами сдавил горло, чтоб решила – конец ей настал.

Но когда она вся посинела, глаза из орбитполезли, Яков Михайлович ее отпустил, дал вздохнуть, вкус к жизнипочувствовать. И только теперь приступил к беседе.

– Куда она поехала? По какой дороге?

– Сволочь, – сказала «коровка». – Магеллантебя под землей...

Снова пришлось зажать ей горло.