Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

На Свет выбираются Паскуды и стучат костлявыми пальцами по окошку. Мне в ноздри ударяет отвратительный запах дохлого животного.

«Часть тебя уже давно знает, что ее притягивает и он сам, и его власть, — шепчут они мне, — мы просто твое подсознание, Алекса. Мы показываем тебе то, что ты предпочитаешь игнорировать».

Может, они правы, подавленно думаю я, но мне совсем не хочется признавать, что потребность Эллы быть любимой перевешивает заботу о ее же безопасности. Это сильное желание может привести к ее погибели.

Я забираю под свою власть Тело и смотрю на сумку Эллы. Из моих глаз текут слезы. Я вдруг осознаю, как много во мне ненависти и насколько я одинока. А потом приходит озарение: ненависть — это просто осерчавшая любовь.

Она плывет ко мне. Спокойная вода бассейна не касается ее красных губ.

— Божественно, правда? — спокойным и ласковым голосом произносит она. — Просто райское блаженство, так тепло. Я останусь здесь навсегда.

Ее слова — как кубики сахара, падающие в несладкий чай.

Стоя на выложенном плиткой дне бассейна, я развожу руки, чтобы поймать ее. Она падает мне в объятия, наши тела раскачиваются, волнуя воду, наше дыхание спокойное и свободное. Я провожу рукой по ее волосам, спине.

— Кто ты? — шепчу я ей на ухо.

Она прижимается губами к моим. Проводит по ним языком.

— Я та, кого ты хочешь во мне видеть.

— Алексу, — говорю. — Я хочу, чтобы ты была Алексой.

Она обнимает меня за шею, а потом одним быстрым движением ногами обхватывает меня за талию.

— Если ты откажешься, я утоплю тебя, — шепчет она. Ее рука шарит у меня между ног.

Она закрывает глаза, отпускает меня и уходит под воду. Я ощущаю прикосновение ее упругих бедер. Я тоже ныряю. Мы задерживаем дыхание и практически не двигаемся. Я думаю:

«Мы не одни».

* * *

Моника обхватывает меня за талию.

— Ты грезишь, — шепчет она, прижимая меня к себе.

Пауза.

Переориентация окружающей обстановки.

— Что? — озадаченно говорю я.

— Ты грезишь, — повторяет она, обеими ладонями обхватывая мои мокрые щеки и гладя меня по голове.

— Дэниел.

— Да?

Она придвигается ближе, наши носы почти касаются.

— Я хочу ребенка.

— Тогда почему он там? — раздраженно говорю я. — Одно дело шпионить, и совсем другое — носить его фото в своем кошельке. Это неправильно.

Стоя спиной к станции «Олд-стрит», Элла поднимает воротник своей новой дубленки. Ее движения немного дерганые, глаза налились кровью. Я спрашиваю себя, а не подсунул ли Навид что-нибудь ей в сумку, как это предполагала Кесси. Возможно, кайф Эллы — это результат тоненькой «книжки» кокаина, брошенной ей Навидом, как кость.

— Я сделала это, только чтобы доставить ему удовольствие. Это ничего не значит. Послушай, — говорит она, теребя золотое ожерелье с болтающимся ключиком, — он сам дал мне ее. Я работаю над тем, чтобы завоевать его доверие.

— Тогда ты вводишь его в заблуждение, — говорю я. — Будь осторожна.

— Алекса, я работаю на него. Я уже ввожу его в заблуждение.

— В каком смысле?

— Он думает, будто все девочки хотят переспать с ним. Я подыгрываю.

— Значит, теперь ты одна из его «девочек»? — цежу я, сжимая в кулаке ожерелье Эллы. — Ключ к его сердцу? — хмыкаю я, вспоминая комментарии Раннер. Сарказм — это низшая форма остроумия.

— Я не знаю, зачем он, но, может, он отпирает что-то важное, — защищается она.

Молчание.

— Ты трахаешься с ним? — спрашиваю я.

Мой Здравый смысл косится на меня.

— Ты серьезно спрашиваешь меня об этом?

— Ну…

— НЕТ! Я НЕ трахаюсь с ним! — орет мой Здравый смысл, хватая меня за руку. — Послушай, мы же договорились. Я выполняю свою часть сделки. А ты? Решила выйти из игры?

Я понимаю, что сняла кожуру с картошки, но не хочу прикасаться к пюре.

— Нет, — качаю я головой. — Я просто хочу убедиться, что ты в безопасности. Вот и все.

«Лгунья, — шепчут Паскуды. — Признайся в том, что не веришь ей».

Мы идем за какой-то женщиной в замшевых сапогах. К каблукам прилип снег. Она сворачивает на Руфус-стрит. Я поднимаю голову и смотрю на безупречно чистое, без звезд, зимнее небо. От холода у меня слезятся глаза. Мы лавируем в шумной толпе, идущей вдоль Олд-стрит. Улица украшена рождественской иллюминацией и гирляндами. Мне приходится то и дело замедлять шаг, один раз я упираюсь в стайку девушек у дверей испанского тапас-бара. У девушек в руках бокалы с красным вином.

— Курить будешь? — спрашивает Элла, показывая мне открытую пачку.

— Нет, — бурчу я. — Я хочу выпить.

Мы еще какое-то время идем по улице, но тут Элла отбрасывает «бычок».

— Пошли сюда, — указывает она рукой.

* * *

— Две водки, одну со льдом, — говорит Элла, пробравшись к барной стойке.

Девушка с огромным «ульем» на голове улыбается. Ее упругую грудь обтягивает майка с надписью «Рамонс»[31].

— Сейчас, — говорит она.

Элла придвигается ко мне, от нее пахнет сигаретами.

— Что происходит? У меня такое чувство, что ты не доверяешь мне, — начинает она.

«Она тебя раскусила», — усмехаются Паскуды.

— Дело не в том, что я не хочу этим заниматься, — лгу я. — Страдает моя работа. Все это вынюхивание, околачивание в «Электре» и в Дрессировочном доме — я совсем не так хочу проводить свое время. Это небезопасно.

— Ты обещала, что поможешь, — говорит она, залпом выпивая водку.

Я достаю платок из сумки и вытираю стойку. Выравниваю подставки под выпивку. Опять вытираю стойку.

— Я и помогаю, — защищаюсь я, — но нам нужно вернуться к нормальной жизни. Ты говорила, что поработаешь там, пока не накопишь денег на квартиру. Разве ты еще не накопила? Так уходи.

— Я уйду, не доставай меня! — кричит она. — Между прочим, мне еще нужно и кое-что покупать.

— Что? Очередные сапоги? Тряпки? Косметику? Что, струсила? Боишься выполнять наш план?

— Хватит! — бросает она. — Я все поняла.

— Давай действовать, у нас достаточно доказательств, — не унимаюсь я. — Имена. Веб-аккаунты. Номера телефонов. Что еще нам надо? Пошли в полицию.