Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

Ненавистница бананов со смиренным видом идет открывать дверь.

Обнимая друг друга за талию, входят Шон и Эми. Шон видит меня и кивает.

«Дрочила!» — кричит у меня в голове Раннер.

— Шон! — радостно вскрикивает Пой-Пой, но не двигает головой, чтобы не рассердить Джейн. — Ты не забыл принести мои «Лелли Келли»? Я оставила их в клубе.

Шон выставляет перед собой руку, на двух пальцах у него болтается оранжевый пакет.

— Не забыл. — Он улыбается.

— Ну вот, — говорит Джейн, кладя руки на плечи Пой-Пой, — готово!

Пой-Пой вскакивает и бежит к Шону, который убирает руку с талии Эми и подхватывает девочку на руки.

— Спасибо, — говорит она, крепко обнимая его. — Пойдем, я покажу тебе, что я сделала со своей комнатой.

— Позже, — рассеянно отвечает он, глядя на Джейн. — Навид здесь?

— Пока нет, — говорит Джейн.

Вид руки Шона на теле Пой-Пой портит мне настроение. Я знаю, что он ответственен за то, что она оказалась здесь, в ловушке, где ее будут дрессировать и насиловать.

«Я смогу изменить его, — так я заставляла себя думать. — Он просто дружелюбен. И вообще нечего им кокетничать с ним, прижиматься к нему грудью». Я игнорировала свои подозрения, обманывала себя.

Отрицание — король всего.

— Смотрите! — Сияя, Пой-Пой оглядывает свою аудиторию и сует ноги в блестящие «Лелли Келли». — Классные, правда?

— Ого, — говорю я, беря ее за руку, — мне нравятся эти куколки из блесток на мысках. Пойдем проверим, готова ли Тинкер-Белл выйти.

Я прохожу мимо Эми — это дается мне без особого труда — оборачиваюсь и улыбаюсь Элле.

— До встречи, — машу я.

— Ладно, — кивает она, закуривая новую сигарету.

Я пользуюсь возможностью еще раз заглянуть в Киносъемочную до приезда Навида. Тинкер-Белл нигде нет, и Пой-Пой решает устроить постель для своих плюшевых игрушек.

— А теперь спать. Ведите себя хорошо и помните, что нельзя ябедничать друг на друга! Вот удобная, мягкая подушка.

«Хочу поиграть», — говорит у меня в голове Долли, подбираясь к Свету.

«Только пять минут, — разрешаю я, меняя правила Стаи, — а потом ты вернешься в Тело. Договорились?»

«Ладно», — соглашается она.

Долли выходит на Свет.

— Привет, Слон. Привет, Белка. Привет, Тигр, — говорит Долли, улыбаясь Пой-Пой. — Давай принесем им горячего молока, пусть выпьют перед сном.

— Какая ты смешная, — говорит Пой-Пой, изумленно глядя на меня. В ее глазах мелькает любопытство.

Владея Телом, Долли делает вид, будто кипятит молоко. Она расставляет три воображаемые чашки перед животными.

— Осторожно, горячее, — говорит она, разливая по чашкам воображаемое молоко, потом дует на одну из чашек.

Пой-Пой берет другую чашку и тоже дует.

— Горячо, — шепчет она.

Все три плюшевые игрушки получают по своей чашке горячего молока и укладываются спать. Хлопчатобумажное одеяло натягивается так, чтобы укрыть хобот, усы и глаза.

— Ну вот, все спят, — радостно говорит Долли.

«Долли, пора внутрь», — говорю я, выходя на Свет.

Пой-Пой садится по-турецки.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

Я гадаю, что она имеет в виду — мою работу или вообще.

— Я фотограф, — отвечаю я.

— Круто. А что ты фотографируешь?

— Многое, но в основном людей. А иногда мне нравится снимать птиц или цветы. Ну, природу.

— А животных?

— И их тоже, — отвечаю я.

Она улыбается.

— Хочешь сфотографировать меня? — спрашивает она, опираясь подбородком на сомкнутые в запястьях ладони, которые напоминают раскрытую книгу. Пухлые щечки, фальшивая, неестественная улыбка.

Я глажу ее по руке.

— Не думаю…

— Какая отличная идея, — перебивает меня Навид, неожиданно появляясь в дверях.

Он хмыкает. Похоже, он давно наблюдает за мной. Я плотно сжимаю губы и ничего не говорю. Внезапно комната начинает вращаться, и я чувствую, как в желудок закрадывается дикий страх.

Почти сто градусов[30], и температура растет.

Я беру пятидесятую защиту от солнца, выдавливаю в ладонь и мажу свою изнемогающую от жары шею. Я гляжу на Монику, чье упругое, идеально бронзовое тело становится прекраснее день ото дня. Меня охватывает смесь зависти и похоти, мое страстное желание амбивалентно — я хочу ее тело, но не разум. Часть меня знает, что проще не трогать ее там, где она не особенно красива. Я перевожу взгляд на свой ярко-розовый живот, обтянутый красными плавками от Ральфа Лорана — подарок Моники (обозначенный оранжевым листком), и вздыхаю. Прошлой ночью, когда мы с ней лежали голые, как Красавица и Чудовище, у меня вылезла кожная сыпь. За это мне нужно благодарить мою мать. Это ее вина. От нее мне передались ирландские черты — бледная веснушчатая кожа и рыжие волосы. Такое гораздо приятнее смотрится на женщинах, а не на мужчинах.

Я гляжу на столик возле Моники: флакон с десятой защитой от солнца, экземпляр «Нэшнл джиографик» и лавандовый спрей, который ей нравится распылять на свою загорелую кожу, когда она бродит вокруг бассейна.

Мне некомфортно от перегрева, и я переворачиваюсь на живот, прекрасно понимая, что делаю это неуклюже. Мне бы очень хотелось, чтобы моя кожа была чуть больше восприимчива к солнцу, чтобы мои мышцы были понакачаннее, а живот — более упругим. Я представляю Ветерана, загорелого и мускулистого. При нашей последней встрече я позавидовал тому, как расслабленно он чувствует себя в своем теле. Обычное белое полотенце оттеняло его кожу, в каждом движении присутствовала легкость. Надо бы позвонить ему, узнать, как у него дела.

Я щиплю себя за пузо, и пальцы зажимают дюйм плоти.

«Ты должен винить только себя, — с осуждением шепчет тихий голосок в моей голове. — Хватит лениться, нужно больше работать».

Тирания «должен» и «нужно».

Я представляю, что бы я сказал пациенту, который так думает, и принимаюсь мысленно произносить мантры: