Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

Я чувствую, как моя зависть растворяется.

Становится слишком жарко, чтобы загорать, и я встаю. Моника потягивается, обнажаются узкие полоски белой кожи, и под обтягивающими мокрыми плавками набухает мой член. Заколебавшись, я тянусь за защитным кремом, накидываю на себя льняную рубашку и жду, когда эрекция пройдет.

— Как насчет пообедать? — спрашиваю я.

— С удовольствием. Может, сам выберешь? — Она улыбается, поправляя бретельки бикини.

— Ты уверена? — говорю я, указывая на крохотный треугольник трусиков. — У тебя, случайно, нет твоих «напоминалок», чтобы приклеить их туда с ценными указаниями?

Она изгибает одну бровь.

— Дэниел, я в отпуске, — говорит она, вздернув нос. — В отпуске я не испытываю надобности в таких записках.

Смеясь, я целую ее в плечо. Во рту появляется привкус лаванды.

— Тем не менее я, наверное, съем крабовые пельмени или летучую рыбу. — В ее глазах лукавый блеск.

Направляясь в тень ресторана, я прохожу мимо двух девиц чуть за двадцать со светлыми волосами до талии. Одна из них плавает кругами, другая сидит на краю овального изогнутого бассейна и шлепает по воде ногой. С ярко-красными ногтями. Мои мысли непроизвольно перескакивают на Алексу, невидимая нить привязанности вынуждает меня задаться вопросом, а чем она сейчас занимается. Я смотрю на часы и представляю ее на работе с фотоаппаратом в руке или за поздним обедом. Интересно, позвонит она Мохсину? И если позвонит, будет ли его помощь полезна ей? Понравится ли он ей? Больше, чем я? На мгновение у меня возникает желание позвонить ей и проведать ее, но я быстро отбрасываю идею. Границы.

«Господи, да ты же в отпуске».

В тени и прохладе я сажусь за стол и наблюдаю за тем, как те девицы плещутся в воде. Их молодость, непосредственность и крохотные бикини пробуждают во мне склонность к разврату.

«Я все еще могу наслаждаться теми же ощущениями, что чувствовало мое тело, когда я был молод».

Я отвожу взгляд и сосредотачиваюсь на меню.

Появляется официантка, вскоре после нее приходит Моника. Сейчас ее влажные медовые волосы собраны и подвязаны персиковым шелковым шарфом. Белое пляжное платье небрежно сползает с одного плеча, обнажая загорелые и блестящие от масла ключицу, шею и предплечье.

— Давай поторопимся, — страстно шепчет она, — и отправимся в кровать.

Она прикусывает губу. Гладит ступней мою щиколотку. Я ловлю ее ногу. Возбужденный дурак.

— Я не смогу заснуть. — Я улыбаюсь.

В поле моего зрения попадают две девицы в бикини и с длинными светлыми волосами. К их играм и смеху присоединяется воображаемая Алекса, у нее губы такие же ярко-красные, как ногти у девиц.

«Я могу, с разрешения и при случае, фантазировать о том, кто не может принадлежать мне».

Я решаю поквитаться, перестаю изображать из себя хорошую девочку и провоцирую его на то, чтобы он ударил меня.

— Чего ты хочешь от меня? — кричит он.

— Извинений!

— За что?

— За то, что спишь со всеми здешними девчонками. За то, что вынуждаешь меня чувствовать себя жалкой. Я все знаю. Зачем ты мне врал?

Он не ударяет меня. Поэтому я жду, молча, втайне сожалея, что не ударил. Что у меня нет повода дать ему сдачи. А я именно этого и хочу, драки. Физического, боевого контакта с мужчиной, которого в глубине души, по необъяснимой причине я хотела.

Он смотрит в сторону, оглядывается, чтобы убедиться, что других свидетелей этой мерзкой сцены, кроме Кесси, по шею залезшей в кассу, нет. Я оконфузилась. Пушка, сорвавшаяся с лафета. Разбушевавшийся баньши. «Извини, у меня истерика, потому что ты грубо со мной обращался» — так я сказать не решаюсь.

«Даже не думай извиняться. Он полный придурок».

«Ладно, давайте все успокоимся».

«Хватит опекать меня. Я не хочу успокаиваться».

«Как ты можешь смириться с тем, что он сделал?»

«Тем более когда ты знаешь, что это он привез Пой-Пой сюда?»

«Сукин сын».

«А еще он снимал девочек».

«А еще он настучал на тебя Кесси. Что на это скажешь?»

«А вдруг он сможет измениться?»

«Фи, ты не хочешь видеть очевидного».

«Сейчас не время расстраиваться».

«Так пристрели меня!»

Долли зажимает уши.

«Пожалуйста, остановитесь», — плачет она.

Паскуды пританцовывают на высоких каблуках, и их довольные ухмылки превращаются в жестокие оскалы.

Шон раскрывает объятия и движется ко мне, как мотылек — к свету.

— Я не думал, что для тебя это важно, — говорит он, глядя мне в глаза. — Ты то радостная и дико хочешь меня, то какая-то странная, бешеная, обзываешь меня дря…

Я жестом прерываю его, зная, что он имеет в виду те случаи, когда проводил время с Онир и Раннер. Я отвожу взгляд, у меня внутри тоненькими ручейками течет стыд, собираясь в реку. Сущность разнообразных и совершенно различных мнений Паскуд — это постоянное и дерзкое напоминание о нашей болезни.

— Серьезно, — говорит он, оглядывая меня с ног до головы, — это как вся эта чертова муть с Джекилом и Хайдом. То ты нежная и милая, то ты какая-то психованная баба.

Психованная баба. Вот оно. Если ты безумен, ты никому не нужен. Если ведешь себя как безумный, ты никому не интересен.

Спросите любого со множеством идентичностей, почему они настолько противоречивы, и он ответит: потому что их чувства разделены на части.

Я тыльной стороной ладони вытираю сопли, смешанные с блеском для губ, все еще надеясь на то, что Шон сдастся и скажет что-то хорошее.

Не в силах справиться с собой, я заговариваю первой:

— Часть меня действительно считает тебя дрянью.

Он сердито таращится на меня.

— Я сейчас с Эми. — Он говорит тихо, и его слова, хотя я все знаю, все равно обжигают. В его глазах жалость.

Неожиданно из Гнезда выпрыгивает Раннер, устремляется вперед и выскакивает на Свет.

— Да пошел ты! — вопит она. — Мы никогда не хотели тебя, дрочила!

Шон шокированно пятится, его руки подняты как для защиты.

— Алекса, теперь ты понимаешь, о чем я? Ты такая разная, тебя слишком много, — говорит он, уязвленный и терпящий поражение. — Хотя какая разница. Может, тебе следует обратиться за помощью? Однажды ты поймешь, что я не такой уж плохой парень.