Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

«Что это?» — спрашивает Раннер.

Я кликаю на файл. Смутное и далекое напоминание о том, как мы с Шоном тусили однажды вечером после работы. На мониторе появляется список фотографий. Раннер указывает на одну, и я кликаю на нее. На снимке я, голая, на шее повязана лента, ноги раздвинуты. Еще порция виски. Бррр, моя устойчивость к чистому спирту не так крепка, как у Раннер. Я прикрываю рот рукой, но Долли уже заметила, что я в шоке. Она отворачивается, Раннер отводит ее в Гнездо. Онир пытается улизнуть.

«Не думай, будто мы не знаем, что это была ты!» — кричит Раннер.

Онир ускоряет шаг.

«Немедленно вернись, — приказывает Раннер. — Я знаю, что ты сделала это для него».

Я наблюдаю, как Раннер хватает Онир за плечо, встряхивает ее и заставляет поднять голову. Раннер в ярости скрежещет зубами и тяжело дышит. Онир ничего не говорит. Она просто неотрывно смотрит на фотографию на мониторе. Потом начинает плакать.

«Я скучала по нему», — признается она.

«Скучала по нему? Да он полное дерьмо!» — бушует Раннер.

«Ты не поймешь».

«Вот это точно, черт побери».

Онир забирает Тело, просматривает десятки снимков. Наши тела, блестящие от пота. Поднятое колено. Выгнутая спина. Руки, сжимающие подушку. Я замечаю, что некоторые снимки мне не знакомы, правда, не все. Вот эти — я узнаю их — были сделаны на раннем периоде наших отношений, когда мы были счастливы. Меня здорово успокаивало, что рядом есть близкий человек, тот, кто, кроме Эллы, возьмет меня за руку и пожмет ее. Иногда мне ужасно, до боли, хотелось быть любимой, но я видела это желание и в нем. Мы оба осознавали страхи, надежды и прежние страдания друг друга.

Онир увеличивает одну фотографию, на которой Шон развалился на кровати и смеется, в руке у него курево.

«Я действительно скучала по нему, — плачет она. — Мое тело оживало, только когда я была с ним».

Во взгляде Раннер читается вызов.

«Знаешь, я боюсь за тебя. — Она презрительно хмыкает. — Кажется, ты не различаешь, что хорошо, а что плохо. Он погубит тебя, если ты ему позволишь. Он причинит тебе боль и бросит подыхать».

«Не опекай меня».

«Ой, я тебя умоляю. Кстати, это НАШЕ тело, — напоминает она. — НАШЕ».

— Ничего подобного, — вслух говорит Онир. — Но я и не рассчитывала, что ты поймешь. В твоих словах не предостережение, а осуждение. И все они, к твоему сведению, направлены против нас.

Восемь тридцать восемь.

Обливаясь потом и изнывая от желания, чтобы сеанс поскорее закончился, я рискую бросить взгляд на золотые часы на столе. Я боюсь, что она поймает меня на этом.

Восемь тридцать девять. Еще одиннадцать минут.

«Быстро убирай взгляд, пока она не заметила».

— Мистер Волк, сколько времени? — спрашивает она.

— Мистер Волк?

— В школе никогда не играл в эту игру?

— Нет. Вроде бы нет.

— Тогда, док, позволь объяснить. Кто-то притворяется волком. Остальные дети собираются за волком и спрашивают: «Мистер Волк, сколько времени?» Волк называет время. Два часа, восемь часов и так далее. Когда волк наконец-то решает, что пора обедать, он внезапно атакует! Гонится за тобой. И сжирает. Весело, правда?

— Ну, не уверен.

Она смеется.

Десять минут. Господи, я борюсь с этой идентичностью. Она пугает меня до смерти. Клиническая теория предлагает практикующим врачам проявлять сострадание ко всем идентичностям и достигать с ними взаимопонимания, но конкретно эта испытывает меня. Я знаю, что она с удовольствием бегает вокруг меня кругами и получает извращенное наслаждение, наблюдая, как я потею, ерзаю и путаюсь.

Я ловлю себя на том, что задержал дыхание. Мы сидим в молчании.

Семь минут.

Из внутреннего кармана своего бомбера она достает аккуратно сложенный листок формата А4. Читает его с полуулыбкой. Что-то мешает ей заговорить.

— Тебе не хотелось бы поделиться со мной вот этим? — спрашиваю я, кивая на листок.

— Все в свое время, мистер Волк, все в свое время. — Это она произносит низким бесстрастным голосом. Почти механическим.

Сегодня ее тело выглядит сильным. Обтянутые джинсами ноги широко расставлены — по-мужски. Тяжелые кроссовки ерзают по ковру и вздыбливают его. Я ощущаю желание расправить его, вспученный кусок заставляет меня дергаться, однако я не хочу наклоняться. Язык ее тела предупреждает меня: «Наклонишься, и я пну тебя по башке».

Когда появляется Долли, ее ступни тут же поворачиваются внутрь; Онир изящно закидывает ногу на ногу. Что до Паскуд, то я еще не имел удовольствия познакомиться с ними, их личность для меня загадка, и если быть совсем честным, то я немного опасаюсь встречи с ними.

Она ногтем выковыривает что-то из зуба, затем упирается подбородком в кулак и наклоняется вперед. Тупик. Безвыходное положение.

На мгновение я представляю, как она бегает вокруг наших кресел — торс отклонен назад, из-под кроссовок, как от кремня, сыплются искры. Неожиданно нас охватывает пламя. Нас над Гнездом закручивает огненный вихрь, и мы ждем дождя. Гнев налетает внезапно, как стая птиц.

«Зачем ты поджигаешь нашу работу? Почему ты хочешь погубить ее?»

Вредительница.

Еще пять минут. Мучительно.

Она тыльной стороной ладони вытирает нос.

— Скажи мне, док, как ты думаешь, это хорошее дело — бросать своих пациентов, когда они так уязвимы? — спрашивает она.

— Ты расстроена из-за перерыва.

— Расстроена. Пусть так.

— И сердишься.

— Я сержусь, когда вижу, как ты каждые пять минут смотришь на часы. Я сержусь, когда ты улетаешь с мыслью, что со всеми все будет хорошо. Не забывай, док, я все вижу.

— Похоже на то.

Четыре минуты.

— Видишь всех тех психов, что ходят по лужайке и разговаривают сами с собой? — Она указывает на окно. — Они не способны рассказать тебе, до какой степени ты невнимателен к ним. Черт, да некоторые из них вообще еле говорят!

— Ты уверена, что я не имею права устроить себе перерыв, да?

Она пожимает плечами.

— Немного неразумно, ты так не думаешь? — говорю я, чувствуя, как увлажняются ладони.

Я поправляю ворот рубашки. Из моего горла доносится хрип.

Возможно, я заболел — подхватил какой-нибудь вирус в самолете, когда летел домой? Или я просто не выспался после очередной ссоры с Моникой?

— Жарко, мистер Волк? — хмыкает она.

Я собираюсь с мыслями, во мне бурлит негодование.