Тит Антонин Пий. Тени в Риме - Михаил Никитич Ишков

Раздались возгласы: «какой заговор?!», «кто участвует?»…

Цивика Барбар, дядя Луция Вера, с места выкрикнул:

– Это подлая провокация! Где император? Почему его нет в зале? Почему он прячется от сенаторов?

Его поддержали несколько человек.

Деций Валерий Гомул выбежал на площадку перед возвышением, на котором располагались должностные лица.

– О каких заговорщиках идет речь? Назови имена! Кто здесь, – он обвел рукой переполненный зал, – заговорщик?

– Ты! – заявил Марк Аврелий и указал на него пальцем.

Гомул замер.

Марк Аврелий повернулся к Катилию и тихо предупредил:

– Либо сейчас, либо никогда.

Катилий все никак не мог справиться со ступором.

Гомул, почувствовав растерянность власти, вновь ожил:

– Отцы-сенаторы!..

Шум в зале нарастал, что грозило взрывом страстей, которые могли сломать весь заранее продуманный сценарий.

В этот момент из бокового прохода вышел император и не торопясь, величаво направился к своему месту.

Шум в зале стих.

Император уселся в курульное кресло, предназначенное для принцепса, и, указав пальцем на Гомула, подтвердил:

– Да, Деций, ты и есть один из главных заговорщиков.

Сенатор замер.

Появление императора, живого и невредимого, резко изменило настроение в зале.

Сразу осмелел Катилий. Он шагнул вперед и объявил о раскаянии. Только по недомыслию он принял участие в антигосударственном заговоре, во главе которого – он указал пальцем – стоит известный сенатор Публий Ацилий Аттиан.

Гомул трусцой поспешил занять свое место. Даже грозный Цивика, стараясь казаться незаметным, опустился на сиденье.

* * *

Все дальнейшее заняло не более часа.

Были зачитаны выдержки из писем, рассылаемых Аттианом в провинции – исключительно Аттианом! – признания Присциана и Руфа, в которых упоминался только прежний префект города, а также заявление гонца в Испанию, сознавшегося в том, что весть о разгроме Урбика была лживой.

Практически единодушным голосованием утвердили наказания государственным преступникам. Аттиана, его племянника и воинского начальника в провинции Сирия Квинтилия Руфа сенат приговорил к смертной казни. В постановлении было особо указано, что «отцы-сенаторы, дабы сохранить честь и достоинство Senatus populusque Romanus[44] обязывают их собственными руками исполнить приговор».

Аттиан с помертвевшим лицом выслушал вердикт – худшего наказания для себя он и придумать не смог бы. Даже быть удушенным руками палача казалось предпочтительнее, чем самоубийство. Это было более чем щедрое возмездие за все злодеяния, интриги и подлости, которые он совершил в жизни.

Дела его сообщников, так и не объявленные на заседании, Антонин Пий амнистировал собственным повелением.

Это решение сенаторы встретили бурной овацией. Аплодировали все, особенно старались Деций Валерий Гомул, Марк Цивика Барбар, Теренций Генциан и Платорий Непот.

Глава 7

Удивительно, но после странного, шокирующего решения сената ограничиться тремя смертями резко сократился поток доносов, особенно анонимных, запрещенных Траяном, а также слезливых жалоб, просьб о вспомоществовании, которыми была завалена императорская канцелярия. Заметно уменьшилось и количество судебных тяжб о дележе собственности и наследств.

Спустя неделю город утих окончательно. Сгинули тени и прочая ночная нечисть, затаились стриги и лемуры. Даже бандиты, прятавшиеся в Помптинских болотах и в Невиевой роще, находившейся в паре лиг от города, умерили пыл и начали обходить Рим стороной. На улицах теперь дежурили все назначенные полицейские когорты, в которых насчитывалось около трех тысяч человек, совместно с пожарниками-вигилами, взявшихся за исполнение своих обязанностей.

Сократилось число пожаров городе, о чем радостно завопили старухи на форуме.

* * *

Откладываемая казнь приговоренных заговорщиков состоялась в разное время.

Первым оказался Аттиан.

Катилий Север с трудом дождался негласного приказа императора и сразу, в сопровождении двух преторианских центурионов, которые в случае чего должны были помочь сенатору расстаться с жизнью, поспешил к Аттиану.

Поторопиться его заставило осознание шаткости своего положения. Катилий понимал, что шансов сохранить третий по значению в государстве пост у него не было, оставалось только сохранить хотя бы осколки честного имени, а то мало ли – сегодня простили, а завтра… Он помнил свой последний разговор с Марком. От этих философов, озабоченных исполнением долга, всего можно ждать.

Но если признаться, эти соображения вовсе не были главной причиной спешки. Он сгорал от нестерпимого, до дрожи в кончиках пальцев, желания свести счеты.

Он так и сказал Аттиану:

– Жду не дождусь, когда ты исполнишь назначенное. Теперь я понимаю Марка Регула, который откусил ухо казненного по его доносу претора Красса Фругия. Ты, Аттиан, можешь не беспокоиться. Мне твои уши ни к чему, мне вполне достаточно разглядывания твоей мертвой туши.

– Это доставит тебе радость? – спросил Аттиан.

– Еще какую!

– А мне нет.

– Ничего, стерпишь.

– Да уж, постараюсь. Может, мы сумеем договориться, Катилий? Никто и никогда не услышит обо мне. А труп я уже приготовил. Это мой прокуратор, он очень похож на меня. Для того и держал. Так как?

– Нет. Пей самую вкусную в мире калду, и покончим на этом. У меня сегодня еще много дел.

* * *

Следующим пришел черед Присциана. К бывшему легату был послан Бебий Корнелий Лонг.

…Услышав повеление, Бебий даже в лице сменился.

– Государь!

– Знаю, это нелегко, но так надо!!

Уже дома, крепко набравшись неразбавленного вина, Бебий признался зашедшему к нему проститься Авидию Кассию:

– Теперь мне не будет покоя.

– Почему? – удивился Авидий, возвращавшийся в Сирию с предписанием проследить за исполнением приговора, вынесенного Руфу Квинтилию. – Бебий, что за бабьи слезы?

В Сирию Авидий возвращался в чине третьего трибуна легиона. Это был значительный прыжок в военной карьере, к тому же эта должность приписывала его к всадническому сословию.

– Присциан предрекал, будто я стану его палачом…

Авидий засмеялся:

– Вот нашел причину. Да я сам бы с удовольствие снес голову этому знатному отпрыску. Они все такие спесивые, – злорадно добавил он. – Думают только о себе…

– А ты не думаешь? – спросил Бебий.

– Я думаю только о том, как исполнить долг.

– А я вот думаю о себе, – признался Лонг.

Ночью он явился к Эвтерму и поделился душевной смутой.

Тот ответил:

– А ты бы отказался.

– Как это? – не понял Бебий.

– Вот так.

– Опала – это еще не самая худшая из бед.

– Самая худшая из бед, если ты погубишь свою душу. Отказаться трудно, я знаю. Со мной тоже такое бывало.

…когда я отправился на поиски Антиноя. Я тогда тоже слабаком оказался. Мне, чтобы спастись, надо было послужить Господу нашему Иисусу Христу, а я вернулся в Рим, к язычникам.

…вот послушай, жил в Киликии в городе Тарсе жестокий и неуступчивый сборщик податей. Звали его Савл. Больше всего на свете он ненавидел моих единоверцев. Как-то раз он отправился в путь,