12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон

– Я не знал, что ты любишь, так что взял все, что смог унести.

Там есть синий спортивный напиток, фиолетовый спортивный напиток, три вида газировки, банка энергетика, яблочный сок и минералка с газом. Я благодарю его и поспешно отворачиваюсь, чтобы убрать все это в холодильник, потому что меня смутила его заботливость. Мой отец знает меня всю жизнь, а ему бы не пришло в голову так суетиться. Если бы он не знал, какой напиток я предпочитаю – а он бы не знал, если бы не спросил, – он бы скорее всего не купил никакого.

Пьер берет себе синюю газировку, я – яблочный сок, и мы усаживаемся посреди гостиной с коробкой пиццы и рулоном бумажных полотенец. Он открывает коробку, в которой лежит шикарная пицца на тонком тесте с грибами и болгарским перцем на моей половине, колбасками и пепперони – на его.

– Ты вегетарианка? – спрашивает он, беря себе кусок.

– Раньше была, – отвечаю я, тоже взяв кусок и держа его на весу. – Мама совсем не ела мяса, но папа – самый лютый мясоед на планете. Иногда проще есть то, что он готовит, раз уж нас всего двое.

– А твоя мама?…

– Умерла.

Пьер глотает кусок и запивает его большим глотком своей синей газировки.

– Прости.

– Ничего, – говорю я.

В этой части разговора люди обычно ждут от меня рассказа о том, как она умерла, а я начинаю их ненавидеть. Но с Пьером такого не происходит. Он просто сидит со мной рядом, здесь и сейчас, не требуя никаких разъяснений. От этого меня переполняет слегка тревожное, но приятное чувство.

Мы молча расправляемся с первыми кусками пиццы. Возможно, мне бы стоило обеспокоиться тем, не течет ли у меня жир по подбородку, но я слишком голодна, чтобы об этом думать.

На середине второго куска Пьер говорит:

– У меня был старший брат.

Я вытираю рот бумажным полотенцем и озадаченно смотрю на него, но не успеваю я отреагировать, как он продолжает:

– Его застрелили на улице, когда мне было пятнадцать.

– О боже. – Я не собиралась этого говорить, но, конечно, я удивилась: и не только тому, как погиб его брат, или тому, что я до сих пор этого не знала, но и тому, что Пьер, оказывается, со мной в одном клубе. Многие к старшим классам теряют бабушек и дедушек, но когда умирает кто-то из родителей, это совсем другое. Наверное, с братом или сестрой то же самое. Никто не говорит об этом секретном клубе, но те, кто в него входит, всегда узнают своих.

– Мне так жаль, – говорю я. Потому что я знаю, каково это, когда люди так ужасаются тому, как умер твой близкий человек, что в итоге ты же их и успокаиваешь. – Я не знала… Джиллиан никогда не рассказывала.

Он доедает кусок, комкает в руке бумажное полотенце и сидит, подогнув ноги и лениво положив руки на колени.

– Это было не в Оук-Парк. Я родился в Саут-Сайд. Родители не были женаты, отец со мной общался, но не много. А мама работает медсестрой в родильном отделении больницы.

Саут-Сайд? Оказывается, я знаю про Джиллиан меньше, чем думала. Одри никогда не упоминала, что она там жила. Может, они переехали после рождения Пьера? Хотя я готова была поклясться, что, по ее словам, родители Джиллиан были все еще вместе.

Пьер кашлянул.

– После того, что случилось с моим братом, мама не хотела, чтобы я жил в том районе. Кто-то на нашей улице знал, кто застрелил Брэйдена, но все молчали. Все. Мой брат был золотой мальчик: учился на одни пятерки, преуспевал во всех видах спорта, хорошо относился даже к тем, кто этого не заслуживает. Она не хотела, чтобы со мной случилось то же самое, так что я переехал в семью Джиллиан. Она мне не родная сестра, а вроде как сводная. Моя мама работает с ее папой в больнице.

Я удивляюсь, что не догадалась раньше: они ведь совсем не похожи. С другой стороны, многие братья и сестры выглядят совершенно по-разному. А Одри и Джиллиан всегда упоминали его просто как брата, без уточнений.

– Это странно? – спросила я. – Жить с ними?…

– Поначалу было странно, – он оглядывается в сторону спальни, будто Джиллиан может его услышать, но она спит. – Я скучаю по дому, по маме. И я бы очень хотел, чтобы она не винила себя в смерти Брэйдена. Она всегда говорит, что вот если бы она не работала так много… Как же я ненавижу, когда она так делает. Она не могла бы ничего поделать. И Брэйден не мог бы. Он все делал правильно. Ужасные вещи иногда просто случаются.

– Да, – тихо отвечаю я. – Случаются.

– У Джиллиан чудесная семья. Я там чувствую себя своим. И… к твоему сведению, это именно из-за Джилли я к ним попал.

– Ты вроде сказал, ваши родители вместе работают?

– Так и есть, но поначалу мы этого не знали. Она была на митинге, который кто-то организовал после смерти Брэйдена, подошла к нам и представилась. Нас с мамой все знали в лицо из новостей. – Он делает паузу. – Она стала проводить со мной время. Приходила после школы, предлагала отвезти меня в библиотеку или на бейсбол. Все сокрушались, что с нашей семьей случилось такое горе, но только Джилли реально что-то делала, чтобы мне помочь.

Возможно, Джиллиан больше похожа на Одри, чем я думала. Все беспокоились за ребенка, чья мама умерла, наглотавшись таблеток, но спустя несколько недель после похорон это беспокойство как-то сошло на нет. Кроме отца, Одри была единственной, кто каждый день справлялся о моем состоянии, следил, чтобы я вовремя ела и делала домашние задания, возил меня на озеро и по музеям, чтобы чем-то меня занять и лишний раз вытащить из дома.

– Сожалею насчет Брэйдена. – Я машинально касаюсь рукой плеча Пьера, но тут же отдергиваю ее, хотя провести пальцами по его коже было приятно.

Теперь он смотрит на меня. Глаза за стеклами очков смотрят серьезно, но по-доброму. Потом он кивает, одним резким движением опустив голову, будто ставит точку в конце предложения.

– Спасибо. В следующем месяце будет три года.

– Иногда я злюсь, когда люди не помнят день смерти моей мамы, – признаюсь я. – Раньше мы с папой проводили весь день вместе, но в прошлом году я проснулась, а его не было дома. И я чувствовала себя такой…

– Покинутой?

– Ага, – я сжимаю в кулак свои кудряшки. – Именно так.