12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон

Одри обожает готовить. Мне неприятно видеть ее кухню такой опустевшей.

Из дальнего конца коридора раздается надрывный гортанный стон.

– Од, – еле слышно кряхтит Джиллиан. – Оди, мне надо… Од…

Мы бегом возвращаемся в спальню, где Джиллиан безуспешно пытается встать с постели. В конце концов она сдается и валится обратно, свесив голову с края матраса.

– Меня сейчас…

Я бросаюсь в ванную и едва успеваю подставить ей мусорное ведро. Она изрыгает рвоту. Пахнет ужасно. Я отхожу в сторону, а Пьер держит ее косички. Ее светло-коричневая кожа почти побелела, но он говорит ей, что все будет хорошо – тем же голосом, что и в машине.

Он садится с ней рядом, пока она кряхтит и отплевывается, безуспешно пытается выдавить из себя еще рвоту и наконец падает обратно на матрас. Я приношу ей стакан воды и Пьер уговаривает сделать пару глотков, прежде чем она снова уснет.

– Слушай, я не хочу, чтобы ты думала, что Джилли какая-нибудь пьяница, – говорит Пьер, поднимаясь с матраса. – Она иногда выпивает лишнего, когда нервничает, а она очень нервничала по поводу сегодняшнего вечера.

Я озадаченно хмурюсь:

– По поводу вечеринки?

– По поводу того, что ей придется смотреть, как все прощаются с Одри. Она считает… – Он понижает голос, хотя с матраса уже доносится невозможно громкий храп. – Она считает, что вы все ее ненавидите за то, что она забирает у вас Одри.

Мне следовало бы его заверить, что, конечно, мы не ненавидим Джиллиан, потому что Одри взрослая девушка и никуда бы не поехала, если бы сама не захотела, но я ничего такого не говорю. Справедливо это или нет, но часть меня и правда ненавидит Джиллиан. Она ведь и правда отбирает у меня мою сестру. Если бы Одри не встретила Джиллиан, она бы осталась в Чикаго. Она обожает Чикаго. Даже когда улицы покрываются льдом и кучами грязного мокрого снега, а термометр показывает двузначные числа со знаком минус, Одри говорит, что это ее любимый город.

– О! – вскидывает брови Пьер. – Так она права.

– Никто не ненавидит Джиллиан по-настоящему. – Я колеблюсь, боясь, что мой голос будет звучать слишком хрипло, как каждый раз, когда я думаю про отъезд Одри. – Просто мы очень любим Одри, вот и все.

Он кивает. Глядя мне в глаза, показывая, что услышал меня. Он понимает.

– Нельзя ее так бросать, – вздыхает Пьер, когда мы идем обратно по коридору. – Она испугается, если проснется тут одна. А если с ней что-то случится… Мне лучше остаться с ней. Конечно, если твоя кузина не будет против.

– Она-то не будет, но чем ты тут будешь заниматься? – Я оглядываю пустую квартиру. Ни телевизора, ни даже книги или журнала. Все уже увезено или упаковано в коробки. Мой голос эхом отдается в пустоте, и я представляю, как грустно ему будет сидеть тут в одиночестве.

– Тишина меня не смущает, – он пожимает плечами. – А тебе наверняка хочется вернуться на вечеринку…

Отчасти это так: ведь Одри через несколько дней уедет. Но эта вечеринка не из тех, где весело. Бочче, выпивка, музыка и общее веселье казались натужными, как будто мы все притворялись, что это обычное субботнее сборище. А я даже не могу отсидеться в уголке с папой – только не в присутствии Бев с ее неловким поведением и дурацкими вопросами.

Учитывая, как начались наши взаимоотношения, я сомневаюсь, что сидеть тут с Пьером – более удачный выбор. Но тут я вспоминаю нашу поездку в машине и то, как мило он себя вел с сестрой. И я не могу игнорировать тот факт, что за весь день я выныривала из тумана беспокойства, только когда он был рядом. Может, ругань не лучше, но я бы предпочла любую эмоцию всепоглощающей печали. И потом… сейчас-то мы не ругаемся.

– Ну, я могла бы остаться, – говорю я, потрясенная тем, какой естественной вышла эта фраза. Как будто этим словам суждено быть вместе.

Как будто нам суждено быть вместе.

По гладкому темному лицу Пьера медленно расплывается улыбка.

– Или ты могла бы остаться.

Я совершила ошибку.

Несколько минут спустя мы все еще стоим посреди гостиной, пялясь на деревянные полы, на потолок – куда угодно, лишь бы не смотреть друг на друга. А что, если наше молчаливое перемирие действует, только когда мы молчим?

– Я умираю с голода, – признается Пьер, нарушив неловкое молчание. – Я заметил тут неподалеку пиццерию. Не знаешь, как она?

– Вполне ничего.

Он улыбается.

– Может, возьмем пиццу на двоих? Согласен на любую, кроме чикагской[14].

Я широко распахиваю глаза:

– Погоди, ты серьезно?

Пицца в Чикаго щекотливая тема. Когда твой город известен определенным блюдом, кажется вопиющим предательством предпочитать что-то другое. Но дело в том, что я просто не люблю чикагскую пиццу и вряд ли когда-нибудь полюблю.

– Можешь считать меня психом, но я ее терпеть не могу, – он кривится. – Слишком много теста.

– Значит, мы оба психи. – Я слегка улыбаюсь.

Он уходит, а я заглядываю к Джиллиан. Она мирно спит на боку, но в комнате все еще ужасно воняет, так что я на цыпочках обхожу матрас, чтобы пошире открыть окно. Толстая летняя луна ярко светит сквозь стекло, и я вижу прямоугольные пятна на стенах, где раньше висели картинки. Я провела здесь так много времени, что могу восстановить в памяти спальню Одри в мельчайших подробностях: от цитаты Фанни Лу Хамер, которая стояла в рамке у нее на тумбочке («Я сыта по горло быть сытой по горло») до книжных полок, забитых томиками Болдуина, Лорд и Моррисона, и потрепанного плюшевого слона по имени Фредди, который сидел у нее на кровати.

С каждым уголком этой квартиры связаны воспоминания: столик, за которым я решала уравнения и ела остатки от обедов у тети Фарры, диванчик, на котором я так часто дремала, место между журнальным столиком и креслом, где я сидела, скрестив ноги, пока Одри заплетала мне волосы.

Всего этого больше нет. Но может, это и к лучшему, что я больше не смогу приходить сюда после того, как Одри уедет. Потому что иногда мне кажется, что со мной все в порядке, но потом меня вдруг накрывает, прямо дома: скол на плитке в ванной в том месте, где мама как-то уронила утюг, похороненная под кипой старых газет поздравительная открытка с надписью «Люблю тебя навеки, Раш». Я каждый раз ахаю от боли. Это самый худший сюрприз – постоянное напоминание, что жизнь – лишь временное явление.

Возвращается Пьер с большой коробкой пиццы и