Дети луны - Борис Акунин

– Ну, из Кременчуга. Из Царевококшайска. Откуда-нибудьоттуда… – Она неопределенно помахала пальцами – длинные хищные ногтиблеснули сине-перламутровым лаком. – …Из провинции. Желтая блуза, дурацкаязвезда на рукаве, глаз во лбу. Фи! – Наморщила нос. – Ну ничего, непереживай. Обтешешься.

И отвернулась. Ухажер не пришелся ей по вкусу. Или же(подсказало прапорщику самолюбие) ей сейчас вообще было не до ухажеров –мадемуазель ждала заказчика, чтобы передать фотопластину.

Но отступать было поздно, да и досадно. Все равно он уже,выражаясь фотографически, засветился. Через два столика Мальдорор гладил своюЭкстазу по щеке, и та терлась о его руку, как кошечка. Очевидно, здесь нужнодействовать понаглее.

Романов взял Алину за почти бесплотную, птичью лапку.Наклонился.

– Как тебя зовут, беспутная? Так и сорвал бы с тебяодежды…

Она выдернула руку.

– Идиот! Сиди молча или катись. Видишь на столе кнопку?Нажму – прибежит Мефистофель.

– Кто?

– Вышибала. Возьмет за шиворот и выкинет на улицу, какнашкодившего щенка. Рядом со мной сидеть нельзя. Передвинься!

Всё это Шахова проговорила, глядя в сторону – на сцену, с которойнаконец ушла тоскливая певица.

Мефистофель – это, наверно, двухметровый черт, что стоит увхода, сообразил Алексей и против воли разозлился. Ну и стерва эта Алина!

– Никто не смеет так разговаривать сАрмагеддоном… – угрожающе начал он, но худой палец Шаховой потянулся ккнопке, и Романов поспешно пересел на соседний стул.

Сцена с участием вышибалы ему была совершенно ни к чему.

– Ладно. Пускай между нами зияет пустота, –примирительно сказал прапорщик, довольный, что придумал такую отличнуюдекадентскую фразу.

Но Алина вдруг приподнялась и громко захлопала в ладоши.

Хлопали всюду. Пронзительные женские голоса экзальтированновыкрикивали:

– Селен! Селен! Просим!

Электрический свет померк. Заиграла тягучая, сонная музыка.Через весь зал, рассекая сумрак, прочертился луч, от стены до стены. К концу онрасширился и заполнил светом белый прямоугольник – кто-то закрыл кривое зеркалопозади сцены киноэкраном.

Выплеснувшийся из земли фонтан земли, черные комья во всестороны. Человечки с разинутыми ртами, с винтовками наперевес. Тонущий в мореминоносец. Длинный ряд деревянных гробов, священник с кадилом. Травянистоеполе, сплошь покрытое трупами. Пулеметное гнездо: ствол «максима» сотрясается, пулеметчикбешено разевает рот – что-то кричит. Но не слышно ни криков, ни пальбы, ниразрывов. Лишь журчит меланхоличное фортепьяно да сладко подвывает скрипка.

Кинохроника войны заставила Алексея на несколько мгновенийзабыть о задании, о клубе-кабаре, о колоритных соседях. Он побывал там, гдеубивают и умирают, видел всё это собственными глазами. Он лежал на таком поле,из его простреленного тела горячими толчками била кровь.

Передернувшись, Романов поглядел по сторонам. Публиказаинтересованно смотрела на сцену, словно ей показывали какой-то забавный,оригинальный аттракцион.

«Эх, господа белобилетники, папенькины сыночки, уругвайские,мать вашу, подданные, – мысленно обратился прапорщик к детям полунощногосветила, – взять бы вас всех, да в маршевую роту, да на фронт! А барышень– в госпиталь, за ранеными ухаживать». Но представил себе этакого Мальдорора вобмотках, со скаткой через плечо, Экстазу в переднике с красным крестом и самфыркнул. Как-нибудь обойдется медведица-Россия, лесная царица, без такихзащитничков. У всякого крупного зверя в шкуре водятся блохи и прочие мелкиепаразиты. Лишь бы не энцефалитные клещи.

Он перевел взгляд на Шахову. Та по-прежнему аплодировала,слабо и беззвучно сдвигая узкие ладони. Ее губы были растянуты ввяло-выжидательной улыбке.

Оказывается, хроника была всего лишь заставкой к номеру.Из-под рампы начал сочиться голубоватый холодный свет. Экран побледнел,картинки войны не исчезли, но превратились в призрачный фон, в задник.

На сцену под аплодисменты и крики («Селен! Селен!») плавнойпоходкой вышел человек с неестественно длинным брезгливым лицом. Одет он былнастоящим денди – черный смокинг с атласными отворотами, белая накрахмаленнаярубашка. Только вместо галстука на шее толстая и грубая веревка висельника.

Человек изящно отбросил со лба длинные волосы, властновзмахнул рукой в белой перчатке, и шум в зале смолк.

Фортепьяно заиграло живее, вкрадчивей. К скрипкеприсоединился фагот. Но музыкантов было не видно. По бокам с обеих сторонстояли белые, разрисованные хризантемами ширмы, прикрывая вход за кулисы.

Будет петь, подумал Романов. Но висельник не запел, апротяжно, подвывая и растягивая звуки, продекламировал:

Косит поле сорное

Девочка проворная,

Девочка веселая с длинною косой.

Из-за ширмы, подбоченясь, выплыла павушкой дева в русскомсарафане. Лицо у нее было закрыто белой маской: скалящийся скелет. ДевочкаСмерть покружилась в танце, потянула себя за длинную-предлинную золотистую косу– и выдернула. Коса была прямая – очевидно, с металлическим стержнем.Танцовщица согнула ее на манер буквы Г и стала размашисто косить воображаемуютраву.

Ага, это мелодекламация с пантомимой, понял Алексей. Модныйжанр.

Все равно ей, ветреной,

Лопухи ли, клевер ли,

Злаки или плевелы, рожь или фасоль.

С другой стороны сцены появился некто в облегающем костюмеиз серебристой чешуи. Распластался по полу, заизвивался: то скрутится кольцом,то зазмеится ручейком, то выгнется дугой, то подкатится Смерти под ноги, тометнется прочь. Казалось, что в теле искусного мима нет костей, а если и есть,то резиновые.

Змейка серебристая,

Чистая, искристая,

Увернется, выскользнет из стальных сетей.

Лишь трава ленивая,

Пошлая, тоскливая

Ляжет – не поднимется. Ну и черт бы с ней.

Голос чтеца был рассеян и монотонен, сонные движениядисгармонировали с грациозным танцем Смерти и виртуозными извивамичеловека-змеи, но зрители смотрели только на поэта. Очевидно, он был главнойздешней знаменитостью. Алексей Романов в последние месяцы был слишком занятучебой и совсем перестал следить за литературно-художественными событиямистоличной жизни, однако теперь припомнил, что имя «Селен» ему где-то ужепопадалось – не то в газетах, не то на уличных афишах.

Выкосить бы начисто