Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

уже сплела новую паутину интриг, решив судьбу кузины без ее ведома. Хеллу, едва оправившуюся от горя, ждала участь жены Джона. К его возвращению из Оксфорда должна была состояться свадьба, против воли невесты. А я... Моё сердце разрывалось от боли и бессилия. Данное когда-то обещание оберегать Хеллу от брака было безвозвратно нарушено – я оказался за тюремной решеткой, бессильный что-либо изменить.

Свой первый и последний класс я выпустил с тяжелым сердцем. Я вложил в этих ребят всю душу, стараясь не просто обучить их грамоте, но и зажечь в их сердцах искру любви к знаниям, к неустанному поиску истины. К пятому классу, благодаря упорству и трудолюбию моих учеников, свободных мест в гимназии стало больше, что открывало перед ними дорогу к дальнейшему образованию, к новым горизонтам. Но судьба распорядилась иначе. Мой арест поставил жирный крест на учительской карьере. Теперь страницы того, уже потрепанного временем, дневника останутся единственным свидетельством моих педагогических трудов, единственным напоминанием о том, кем я был и чему посвятил свою жизнь. Теперь от меня осталась только горькая тень, отпечатавшаяся на пожелтевших страницах, да воспоминания в сердцах тех, кого я когда-то учил. И только в их успехах, в их достижениях я смогу найти хоть какое-то утешение, зная, что мои усилия не были напрасны.

Арест настиг меня в мае, как раз в самый разгар агитационной кампании, что я развернул в рыбацком районе. День и час выступления я доверил лишь Агнешке, моей верной соратнице. К тому времени мы уже действовали сообща, плечом к плечу, организовав не одну стачку. Встречи наши стали еще более конспиративными – теперь мы не рисковали собираться даже в театре, как прежде, а каждый раз искали новое, укромное место. Я окончательно порвал с Маркусом и Юзефом, превратившись в самостоятельную, независимую боевую единицу партии. Шмидту мы, конечно, сообщили о предстоящей крупной акции, упомянув, что если все пройдет гладко, то не исключена и забастовка, но детали – место, время, пароли – обсуждались исключительно вдвоем с Агнешкой.

В тот роковой вечер, около восьми часов, мы спустились к рыбацкой пристани. Рыбаки, уставшие после тяжелого дня, уже причалили свои лодки и неспешно складывали снасти. Влажный ветер трепал волосы, а крики птиц смешивались с гомоном голосов. Ничего, ровным счетом ничего не предвещало беды. Агнешка взошла на импровизированную трибуну – перевернутую лодку – и начала свою речь. Голос ее, сильный и звонкий, разносился над бухтой, привлекая внимание рыбаков. Я же, стоя чуть поодаль, раздавал листовки и зорко следил за толпой, готовый в любой момент прикрыть Агнешку от возможной агрессии. Внутри все сжималось от напряжения. Каждый раз, выходя на агитацию, я чувствовал этот липкий страх, но не за себя – за Агнешку. Что, если кто-то из рыбаков окажется провокатором? Что, если полиция уже где-то рядом, затаилась в тени, готовая наброситься в любой момент? Сомнения, как черви, точили изнутри. Правильно ли я поступаю, подвергая ее такой опасности? Не слишком ли высока цена за наши идеалы?

Агнешка говорила вдохновенно, ее слова, пропитанные неподдельной верой в лучшее будущее, западали в души уставших людей. Я видел, как загораются надеждой их глаза, как расправляются плечи. В эти минуты я забывал о своих страхах, о терзающих меня сомнениях. Я верил, что мы делаем правое дело, что наши усилия не напрасны. Но эта вера была хрупкой, как тонкий лед. Одно неверное движение, одно неосторожное слово – и все могло рухнуть, погребая нас под обломками наших надежд. А в воздухе уже витало что-то неуловимо тревожное, словно перед грозой. Сгущались сумерки, и тени становились все длиннее и зловещее. Но я списывал это только мое воображение, разыгравшееся от нервного напряжения.

Грянул выстрел. Резкий, оглушительный, он разорвал вечернюю тишину, перекричав и гомон толпы, и журчание Шпре. Я обернулся на звук и в следующее мгновение мое сердце, казалось, пропустило удар, а затем и вовсе провалилось куда-то в пустоту. На сером, невзрачном платье Агнешки, там, где еще секунду назад был лишь аккуратный вырез, теперь расплывалось, расползалось во все стороны уродливое, мокрое пятно. Кровь сочилась сквозь ткань, окрашивая ее в бордовый, но неестественный для восприятия цвет. Агнешка пошатнулась, ее глаза, еще мгновение назад горевшие огнем, остекленели, и она, как подкошенная, рухнула на землю.

Все произошло в считанные секунды, но для меня они растянулись в бесконечность. Шок, парализующий страх, ужас, отчаяние – целый вихрь эмоций захлестнул меня, лишив способности двигаться, думать, дышать. Я упал на колени рядом с ней, подхватил ее безвольное тело на руки, прижимая к себе, словно пытаясь защитить от той невидимой опасности, что витала в воздухе. "Агнешка! Нет! Только не ты!" - хриплый, сорванный крик застрял в горле. Пальцы судорожно ощупывали рану, пытаясь остановить хлещущую кровь. Но она все текла и текла, теплая, густая, унося с собой жизнь.

Я вглядывался в сгущающиеся сумерки, в темноту, что наползала из-за спин рыбаков, пытаясь разглядеть убийцу, угадать, откуда был сделан роковой выстрел. Но там, в колышущейся массе теней, ничего не было видно. Лишь смутные силуэты, да отблески фонарей на мокрых камнях. Пустота. И от этой пустоты, от неизвестности становилось еще страшнее.

Вскочив на ноги, я взвалил безжизненное тело Агнешки на плечо и, не разбирая дороги, бросился прочь от пристани, прочь от толпы, прочь от этого проклятого места. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, ноги подкашивались, дыхание сбивалось. Я бежал так быстро, как только мог, подгоняемый страхом и отчаянием, но погоня уже настигала меня. Я слышал за спиной тяжелый топот копыт, хриплое дыхание лошадей, свист рассекаемого воздуха.

И вот, когда казалось, что спасения нет, что еще мгновение – и меня схватят, хлесткий удар кнута обжёг спину огнем. Дикая, невыносимая боль пронзила тело, подкосила ноги. Я потерял равновесие, споткнулся и, не удержавшись, покатился кубарем по каменистому склону, больно ударяясь о камни. Мир завертелся перед глазами, в ушах стоял звон. А когда я, наконец, остановился, то увидел над собой перекошенные от злобы лица четырех жандармов. Грубые руки схватили меня, выворачивая суставы, а в лицо ударил запах пота и лошадиного навоза. Конец. Все было кончено.

Карета, лязгая и скрипя, тащилась по булыжной мостовой, унося меня все дальше от мертвой Агнешки, от призрачной свободы. Мы миновали всего пару кварталов, когда во мне вдруг всколыхнулась ярость, отчаянная, безрассудная. Силы, казалось, покинувшие меня, вернулись, удесятеренные болью утраты и жаждой мести. Внезапно, собрав все свое мужество, я рванулся, нанес неожиданный,