Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

и умение облекать сложные идеи в простые и понятные слова произвели на него сильнейшее впечатление. Он нашел в них слог Юстаса, и я ему сказала , что ты иногда выпускал статьи под его именем . Он даже дал распоряжение перевести твои статьи на русский, английский и французский языки и отправить их в соответствующие типографии для публикации за рубежом. Представляешь, какой успех?Кажется, я высказала все, что хотела. Но, самое главное чуть не забыла! От всей души поздравляю тебя с наступающим Рождеством! Желаю тебе огромного счастья, крепкого здоровья и неиссякаемого вдохновения для новых свершений! И все-таки, подумай насчет "Щелкунчика". Это было бы замечательным подарком и для тебя, и для твоего мальчика.С искренним уважением и самыми теплыми пожеланиями,Агнешка»«Мой любимый Адам,Вот уже почти целый год мы не общались, не писали друг другу, не делились новостями. Целый год молчания! Я очень-очень по тебе скучаю. Мне не хватает наших разговоров, твоих писем, твоего общества. Дядя Альберт иногда рассказывает маме о том, что происходит в вашей семье, так я узнаю хоть какие-то крупицы информации о тебе. Из его рассказов я поняла, что ты сейчас занят очень важным и благородным делом — обучаешь детей грамоте. Это так здорово, так на тебя похоже!А у меня произошло важное изменение в жизни - я бросила гимназию и перевелась на домашнее обучение. Просто в один день я поняла, что больше не могу выдержать там ни единой минуты, и твердо заявила об этом маме. Представляешь, какой был скандал? Но я настояла на своем. Жизнь в нашем доме идет своим чередом, как будто и нет никакой войны, никаких потрясений. Герберт женился. Его избранница – прекрасная девушка, и сейчас она ждёт ребёнка. Мы все с нетерпением ждем появления на свет нового члена нашей семьи. Хайо, мой второй брат, тоже не терял времени даром и нашёл свою даму сердца. Он по уши влюблен и, кажется, дело идет к свадьбе. О! Чуть не забыла самую, на мой взгляд, радостную новость! Аннелиза, наконец-то, разлюбила Ганса, окончательно и бесповоротно! Ты даже представить себе не можешь, как я счастлива! Это просто камень с души!Адам, милый, родной мой, умоляю тебя, напиши мне хоть пару строк, хоть самое маленькое письмо! Расскажи, как твои дела, как ты живешь, что тебя радует, что тревожит? Мне так важно знать, что у тебя все хорошо.С бесконечной любовью и нежностью,Твоя Хелла Штибер»

Часть 2. Запись 25

1891 г.

И вправду, наивность моя не знала границ. Я видел, и считал себя исключительным взрослым, в итоге понимаю, что я попал в самое заточение ублюдского юношеского максимализма. Кто я? Адам К. на первых рядах митингов с красными транспарантами. Адам К. на первых страницах партийной литературы. Или. Адам Кесслер, заключенный под стражу, подстреленный при попытки побега и избитый до полусмерти жандармскими сапогами. Адам Кесслер, харкающий кровью неделю из-за отбитых органов, валяющийся на шконке, как брошенная бродячая собака и натягивающий до подбородка одеяло, воняющее клопами и крысами.

Или человек без имени и фамилии вовсе продолживший, как параноик разговаривать со своим дневником?

Ах, да дневник новенький, ничего не знающий, ничего не помнящий. А тот кто его прочтёт, если найдёт, вспомнит, что я закончил его в Рождество, в возрасте четырнадцати лет в компании дорогих сердцу людей.

Его будет интересовать, что же такое случилось, что этот мальчик оказался в тюрьме и единственным источником света для него теперь служило маленькое окошко? Что случилось с его друзьями и близкими? Что случилось с детьми, которых он обучал?

Тот, кто найдет этот дневник, наверняка, будет терзаться вопросами и мучительно искать ответы, пытаясь понять, что же такое страшное, непоправимое случилось, что же за роковые события перевернули жизнь этого мальчика, этого юного Адама, превратив его из восторженного идеалиста в узника, заточённого в четырёх стенах? Что же стало с его друзьями и близкими, с теми, кто был ему дорог, с теми, кто заполнял его жизнь смыслом, радостью, теплом? Что произошло с детьми, которых он обучал?

Восемьдесят восьмой и восемьдесят девятый годы, промелькнувшие, как два коротких вздоха, прошли, на первый взгляд, очень спокойно, убаюкивающе мирно, не предвещая грядущих бурь, не омрачаясь громкими потрясениями. Если, конечно, не считать смерти Эрнста, малыша, не дожившего до своего первого дня рождения всего двух месяцев, безвременно ушедшего из жизни, сражённого неизвестной, таинственной болезнью, перед которой оказалась бессильна медицина. Доктора, лучшие умы, светила науки, так и не смогли установить причину, оставив диагноз покрытым пеленой неизвестности.

Мичи, раздавленная потерей, замкнулась в себе, ушла в глухую оборону, перестала выходить на связь со всеми, оборвав нити, связывающие её с внешним миром, даже с собственным отцом, отгородившись от всех стеной молчания и боли. Максимилиан писал, что она здорова – настолько, насколько вообще может быть здоров человек, переживший такую страшную, невосполнимую утрату, – но её душа, наверняка, кровоточили незаживающей раной.

Родители, тем временем, добились немалых успехов на поприще бизнеса, став вторыми на рынке автопрома, уступая лишь могущественной, непотопляемой империи Салуорри . Это достижение, впрочем, не принесло им желанного удовлетворения, а лишь добавило тревог. Клэр, натура нервная и мнительная, очень переживала из-за этого, изводила себя и окружающих, опасаясь, видимо, мести со стороны конкурентов, зависти, интриг, опасаясь потерять всё в одночасье.

Джон, как всегда, был скуп на слова и эмоции, почти не баловал их письмами, не делился подробностями своей жизни, держался особняком, словно жил на другой планете. Хотя, учитывая его непростой, замкнутый характер, его, мягко говоря, прохладное отношение к Клэр, даже редкие, скупые строчки, прилетавшие от него, были для неё настоящим даром, знаком внимания, свидетельством того, что он всё-таки помнит о них, что они всё-таки не совсем чужие ему люди.

Аннелиза, упорхнувшая из семейного гнезда, связала свою судьбу с молодым английским офицером по фамилии Калпепер, человеком, видимо, решительным и серьёзным, и уехала с ним в далёкий, туманный Бирмингем, начав новую главу своей жизни на чужбине, вдали от родных и друзей.

Счастье, которое так щедро улыбнулось дочери Юдит, оказалось предательски недолгим. Хрупкий цветок увял слишком рано – в промозглом феврале 1890 года воспаление легких безжалостно оборвало нить ее жизни, оставив Хеллу сиротой на попечении моего безутешного отца. А расчетливая Клэр, не теряя времени,