Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Кеша открыл дверцу со своей стороны,высунулся.

– Фома? Это я, Иннокентий! Открывай. Даосвещение включи, ни черта не видно.

На площадке зажглись два фонаря, самых что нина есть современных, электрических, и время утратило зыбкость, вернулось изсередины второго тысячелетия в его конец. Бердичевский с удовлетворениемотметил столбы с проводами, почтовый ящик на воротах. Какое к лешемусредневековье, какая болотная змея!

Открылась узкая дверь, вышел здоровенныймужчина, одетый сплошь в черную кожу. Из кожи была и рубашка с вырезом наволосатой, мускулистой груди, и высокие сапоги, и облегающие штаны с кожаныммешочком в паху, как на картинах шестнадцатого столетия. Гульфик, вспомнилБердичевский название этого нелепого атрибута средневековой одежды. Только этобыл не гульфик, а целый гульфище.

Кеша легко спрыгнул на землю, по-кошачьипотянулся.

– Хтой-то? – спросил Фома, показывая на МатвеяБенционовича.

– Со мной. Гость. Я сам скажу его сиятельству.Отпустите Семена, – обратился молодой человек к прокурору. – Для обратнойдороги граф даст свой экипаж.

Когда Бердичевский расплачивался с кучером,тот замялся, словно хотел что-то сказать, да, видно, в последний моментпередумал. Лишь крякнул, сдвинул шапку на глаза и покатил восвояси.

Статский советник проводил фаэтон тоскливымвзглядом. Не нравился Матвею Бенционовичу замок Шварцвинкель, даже незвирая наэлектричество и почтовый ящик.

Вошли внутрь.

Двор и постройки Бердичевский толком нерассмотрел, потому что в темноте архитектурные подробности разглядеть трудно.Кажется, что-то затейливое: башенки, грифоны на водостоках, каменные химеры нафоне звездного неба. В главном доме, за шторами, горел электрический свет: вокнах первого этажа тусклый, второго – яркий.

В дверях приехавших встретил другой слуга,которого Кеша назвал Филипом. Одет он был в точности как Фома, из чегоследовало, что это у графской челяди такие ливреи. Опять впечатлили размеры гульфика.Вату они туда набивают, что ли, подумал прокурор, покосившись украдкой. Итолько теперь, наивный человек, сообразил, что эти жеребцы, должно быть,используются его сиятельством не только для ухода за домом.

Скрипя черной кожей, Филип повел гостей помраморной лестнице, украшенной изваяниями рыцарей. На втором этаже, впросторной, со вкусом обставленной комнате, поклонился и вышел, оставив МатвеяБенционовича и Кешу вдвоем.

Молодой человек кивнул на высокую дверь, чтовела во внутренние покои.

– Я скажу о вас графу. Посидите пока здесь, вприемной.

Прокурору показалось, что Кеша нервничает. Онпоправил перед зеркалом галстук, пригладил куафюру, потом вдруг досталфарфоровый тюбик и ловко подкрасил губы. Бердичевский от неожиданности заморгал.

Едва блондинчик скрылся в соседней комнате,статский советник вскочил с кресла и на цыпочках подсеменил к двери. Приложилухо, прислушался.

Доносился шустрый Кешин тенорок, но разобратьслов Бердичевский не смог.

Неестественно упругий, словно подкачиваемыйнасосом голос произнес:

– В самом деле?

Снова неразборчивая скороговорка.

– Как-как? Берг-Дичевский?

Кеша в ответ: трень-трень-трень-трёнь.

– Что ж, давай поглядим.

Матвей Бенционович развернулся, в трибесшумных прыжка скакнул назад к креслу, упал в него, небрежно закинул ногу наногу.

И вдруг увидел в дверях, что вели на лестницу,Филипа. Тот смотрел на гостя с непроницаемым лицом, сложив на груди крепкие,оголенные по локоть руки.

Проклятье! Мало того, что ничего полезного неуслышал, так еще перед слугой осрамился!

Прокурор почувствовал, что лицо заливаетсякраской, однако рефлексировать было некогда.

Открылась дверь гостиной, и вышел хозяин.

Бердичевский увидел изящного господина с оченьбелой кожей и очень черными волосами. Подкрученные усы издали выглядели жирнойугольной чертой, рассекающей лицо напополам. Э, да тут не обошлось безкакой-нибудь инфернальной Зизи, подумал наторевший в окрашивании волосяногопокрова статский советник.

Чарнокуцкий был в шелковой китайской шапочке скистью и черном халате с серебряными драконами, из-под которого белела рубашкас кружевным воротником. Неподвижное лицо магната казалось лишенным возраста: ниединой морщинки. Лишь выцветший оттенок голубых глаз позволял предположить, чтоих обладатель ближе к закату жизни, нежели к ее восходу. Впрочем, взгляд егосиятельства был не пресыщенным, а острым и пытливым, как у любознательногомальчугана. Состарившийся ребенок – так мысленно определил графа Матвей Бенционович.

– Добро пожаловать, господин Берг-Дичевский, –сказал хозяин уже знакомым прокурору резиновым голосом. – Прошу извинить занаряд. Не ждал гостей в столь позднее время, У меня редко бывают безпредварительной договоренности. Но я знаю, что Иносан случайного человека непривезет.

Это он Кешу так называет, не сразу сообразилМатвей Бенционович, «Иннокентий» – «Innocent».

Чарнокуцкий чуть шевельнул крыльями носа,будто подавлял зевок. Стало понятно, отчего голос звучит так неестественно:граф почти не шевелил губами и избегал какой-либо мимики – должно быть, воизбежание морщин. Шевеление ноздрей несомненно заменяло ему улыбку.

На вопрос, не родня ли он покойномуфельдмаршалу графу Бергу, статский советник осторожно ответил, что очень, оченьдальняя.

– Другим полякам об этом лучше не говорить, –опять дернул ноздрями его сиятельство. – Мне-то все равно, я совершенныйкосмополит.

Вследствие этой реплики Матвей Бенционович,во-первых, вспомнил, кто такой фельдмаршал Берг – притеснитель Польши временНиколая Павловича и Александра Второго, а во-вторых, понял, что осторожный тонего ответа был воспринят хозяином неправильно. И слава Богу.

– Ты что, Филип? – воззрился граф на слугу.

Тот с поклоном приблизился, пошептал графу наухо.

Наябедничал, скотина.

Брови Чарнокуцкого чуть поднялись, в глазах,обращенных на прокурора, мелькнула веселая искорка.

– Так вы – предводитель дворянства? ИзЗаволжской губернии?