Князь Владимир - Юрий Никитин

Анна, бледная и взволнованная, сидела в кресле. Двасветильника слабо освещали стол с бумагами, горку книг, ковры на стенах. Аннабыла в легком платье без украшений, волосы ее блестели, по ним прыгали золотыеискры.

– Анна, – выдохнул он.

– Вольдемар…

Он опустился перед ней на колени. Не думая ни о чем, жадновдыхая запах ее нежной кожи, ощутил, как его затылка коснулась ее нежнейшаярука. Голос, нежнее шелка и легче ветерка, прошелестел над ним:

– Ты хотел мне что-то сказать…

– Анна, – выговорил он сдавленным горлом.

Ее пальцы продолжали гладить его по затылку, трогали волосы,задевали уши. Он чувствовал, как тело наливается тяжелым огнем, огнемрасплавленного металла, а голос стал хриплым от страсти:

– Анна, я пришел сюда за гибелью.

– Почему?

Он не поднимал головы, уткнувшись лицом в ее колени. Ее пальцыдрогнули, застыли, но ладонь она не убрала.

– Я не могу жить, если не буду видеть тебя, –сказал он обреченно. – Зачем мне жизнь? Тебя нет, и у меня темно в глазах.Я превращаюсь в лед, я начинаю умирать, если ты отдаляешься. Я чувствую, когдаты бываешь на дальнем конце дворца. Мне тогда холоднее! У меня уже нет души,она переселилась к тебе. Если базилевс в силах убить человека одним словом, тоты – взглядом. Но ты можешь и дать жизнь, что не под силу даже базилевсу!

Он умолк, ибо в груди поднялась такая буря, что егозатрясло. Ему хотелось плакать, а сверху раздался ее тихий, чуть удивленныйголос:

– Ты говоришь так странно и необычно… Говори еще!

Он поднял голову. Их взгляды встретились. В ее огромныхглазах была такая печаль, что теперь он в самом деле ощутил на глазах слезы.Чужая рука сжала сердце с такой силой, что он вскрикнул от злой боли.

– Анна… что мне делать?

Она ответила медленно, ее огромные и чистые, как горныеозера, глаза смотрели неотрывно, в них заблестела влага:

– Что делать нам?

Он задохнулся, смотрел остановившимися глазами. Она опустиларесницы:

– Я тоже ощутила на себе это колдовство… И не могу, нехочу ничего сделать. Мне больно, но я не хочу избавляться от этой боли. Япросто боюсь, что с нею уйдет и счастье.

Владимир боялся шевельнуться, чтобы вспугнутое наваждение неунеслось, как белка при виде человека.

Неожиданно она сказала прерывающимся голосом:

– Иди ко мне.

Владимир опешил. Ему показалось, что он ослышался. Принцессасмотрела гордо, спина ее была прямой. Он увидел, как блестят ее глаза, ипотрясенно понял, что озера слез вот-вот прорвут запруду и соленые реки хлынутпо бледным щекам.

– Анна!

– Я не сошла с ума, – сказала она резко. –Вчера к нам прибыли послы из Германии. Я боюсь…

Его рука метнулась к п??ясу, едва не оборвала пустые ножны.

– Никто не смеет тебя тронуть!

– От этого не спастись. – В ее голосе быласмертельная тоска. – Дочери царственных особ – ценный товар. Настолькоценный, что любовь для них недоступна. Только – государственные интересы! Еслипотребуется скрепить узы с Германией, меня завтра же отдадут за германскогоимператора. Если же, скажем, Франция или Гишпания станет отдаляться от союза снами, то меня отдадут туда… дабы браком укрепить связи.

– Я понял, – прошептал он раздавленно.

Он обнял ее, прижал к груди, но не стал жадно целовать, какмечтал бессонными ночами, а держал бережно, гладил по склоненной головке,осторожно касался губами пахнущих жасмином волос. От них аромат шел неуловимотонкий, нежный, щемящий.

Она благодарно затихла. Огромный и могучий, он касался ее стакой бережностью, словно держал в ладонях хрупкую бабочку. Даже дыханиезатаил, чтобы не сдуть цветную пыльцу с ее крылышек.

Он ушел под утро, натыкаясь на стены. Чудом пробралсяобратно, хотя молчаливая служанка сумела провести мимо стражей незамеченным.Только у входа в отделение для солдат, где жили все этериоты, двое играли вкости, несли службу, миновать их невозможно, но Владимир сумел выдавитьзаговорщицкую улыбку, подмигнул, и оба заулыбались в ответ.

В кубикулы к солдатам нередко бегали дворцовые женщины,рабыни и полусвободные, но иной раз удавалось завязать любовь со знатнымиженщинами. Те опасались да и брезговали являться в дурно пахнущие солдатскиекомнатушки. Что ж, повезло и славянину. Наверное, побывал у Аниты, она потретьему кругу пропускает весь барак, никого не обделяя вниманием.

Олаф подпрыгнул на ложе:

– Клянусь молотом Тора!.. Что с тобой?

Владимир рухнул на постель, забросил руки за голову. Голосдруга доносился как через плотный слой ваты.

– А что со мной?

– Краше в гроб кладут! Вольдемар, мы все ходим подмечом. Ну, теперь еще и под петлей палача. Ну и что? Плюнь. Тебя не повесят.Если что пронюхают, то один из евнухов просто кольнет тебя отравленнымкинжалом… а то и вовсе подсыпет чего в питье. Правда, и меня отправят заодно кпраотцам, но у них народу много…

Владимир невидящим взором смотрел в потолок:

– Олаф, разве страшит гибель? А вот то, что мы для нихчто-то вроде червей, на которых можно не обращать внимания, – это ранит.Ты – сын конунга, я тоже сын конунга, но кто мы здесь? Наемники, которых вимперии тысячи тысяч. Таких, как мы, даже не базилевс, а любой патриций можетсмахнуть ладонью, как мух, целый легион, и никто не заметит потери…

Олаф вздохнул с облегчением:

– Фу… Я уж думал, стряслось ужасное!

– А что ужаснее?

Олаф пожал плечами:

– Ну, вы могли поцапаться.

Владимир молчал, стены колыхались, нереальные как дымка. Онвсе еще видел Анну, ее отчаянные глаза, слышал ее страстный голос. Эта ихпервая ночь любви была странной ночью. Большей частью он держал ее в объятиях,утешал, бормотал ласковые и беспомощные слова, а душа сжималась в ледянойкомок. Мужчина силен лишь тогда, когда умеет оберегать женщину. Его долг иединственное назначение на земле – защищать и оберегать женщину. И когда неможет, то, будь даже потрясателем вселенной, чувствует себя униженным,втоптанным в грязь. На глазах женщин всего мира!

А какой из него потрясатель? Едва унес ноги из своего жедвора. Спасает шкуру на чужбине. Если даже здесь, во дворце базилевса, ощущаетна спине горячее дыхание Ярополка, видит блеск кинжалов убийц из Киева?

Сильная рука ухватила Владимира за плечо. Он откатился кстене, ухватил кинжал, в другую – меч, вскочил оскаленный, взъерошенный, налице страх и ярость.