Причуды богов - Елена Арсеньева

Тело Юлии отозвалось быстрее, чем мысль. Когдачерез какое-то мгновение тьма в глазах рассеялась, она обнаружила, что стоит вкоридоре, лбом припав к захлопнувшейся двери. Мелькнула жалобная надежда, чтовсе это – морок, что она по-прежнему бьется в банную дверь – ах, лучше быникогда оттуда не выходила! – но тут же накатил отрезвляющий ужас – игнев, такой гнев, такая ярость! Она ударилась в эту дверь всем телом раз, идругой, и третий, пока не вспомнила, что ее надо тянуть, а не толкать. Ипотянула – вернее, рванула, и вошла – нет, влетела… И замерла на пороге,уставившись на кровать, на обнаженного Зигмунда… Он был один в постели!

Юлия подняла руку – перекреститься, да забылана полпути, так и стояла с воздетым троеперстием, ошеломленно озираясь.

Зигмунд один, вот и одежда его брошена на пол,а там, где только что громоздилась воздушно-белая горка женского белья, пусто.

Да неужто все это почудилось?

Морок? Банный морок?

Юлия зажмурилась, вновь открыла глаза –никого. Почудилось, конечно! Но почему не срывается с ее уст вздох облегчения?Почему трепещут тревожно ноздри, впитывая еле уловимый аромат порока, веющийвокруг?

Нет, все мерещится. Она докончила наконецкрестное знамение, но на душе не стало легче. Слишком большое потрясениеиспытала она, увидев эту гриву черных взлохмаченных волос, этот стройный,прекрасный стан, почти изломившийся на пике наслаждения, эти острия грудей,воздетые к небу, это запрокинутое, искаженное страстью лицо… Оно так напоминалолицо Ванды!

Юлия тихонько стукнула себя по лбу: ревность,лютая, неизбывная ревность опередила ее, вбежала в комнату, приняла обликВанды! Хотя, впрочем, могла принять и обличье приснопамятной Аннуси!

Морок! Банный морок – и больше ничего. Ихватит терять время на глупости: нужно скорее раздеться и скользнуть в постель,прильнуть к Зигмунду – и воплотить наконец свою мечту.

Она шагнула к кровати… и рука ее, уже начавшаярасстегивать пуговки платья, упала: пониже безупречно вылепленного, мраморногоплеча Зигмунда багровел след жадных губ!.. След поцелуя, какой оставляетженщина на груди любовника в страстном безумии.

Какой оставила бы она сама – когда б ее неопередила другая.

Юлия не помнила, как уснула. Легла, будтоприблудная кошка, у печки, в углу, на куче какого-то тряпья, ощущая какспасение еще не угасшее тепло печи и незряче глядя в скачущую, мелькающую тьму,где то и дело с постоянством адской пытки вспыхивало то же видение:запрокинутое лицо Ванды, пляска свечей в лад пляске кровати – и алые, ровныеполукружья на груди Зигмунда.

…Юлия еще долго стояла над ним. Он спал таккрепко, словно был наповал убит любовной истомой. Юлия даже не сразу поняла,почему чеканное, чуть нахмуренное лицо его вдруг расплылось в ее глазах, ивздрогнула, увидев, как ее слезы капают ему на грудь, на этот страшный знакизмены. Нет, напрасно пугаться и надеяться, что Зигмунд, словно Финист – Ясныйсокол, ощутив эти слезы, очнется от своего зачарованного сна и вновь промолвит:«Милая! Ты пришла!.. Ты здесь!» Слезы лились, как дождь, и Юлия торопливо пошлапрочь, надрывно дыша и кусая губы, чтобы не зарыдать в голос, а потомприткнулась в какой-то угол – и дала волю горю.

Значит, Ванда была здесь?! Или Зигмунд еепривез с собой? Да какая разница?! Объятие, которое она видела, сказало ейслишком о многом. Между бывшими супругами снова лад, а она?.. Она отброшена,как досадная помеха! Это она должна была гнать атласного жеребца, сжимая егобока своими коленями, заходясь в горловых стонах. Но все рухнуло, рухнуло! Гдеей тягаться с Вандой?! Ее право первое, Зигмунд утерян, и теперь – навсегда!

И все страдания, муки, борьба с собой, слепаянадежда отца на ее счастье – все было зря! Свидетельство тому – эта алая печатьнад сердцем Зигмунда.

«…Оставляет кровавые следы на телемужчины», – вдруг выплыли откуда-то из дальних далей слова Ржевусского. Онназывал Ванду сангхани, ведьмой… Возможно, Зигмунд и впрямь околдован ею, ночто это меняет?

Юлия плакала до тех пор, пока голова незакружилась обморочно, и, проваливаясь не то в сон, не то в бесчувствие, отвсей души желала лишь одного: никогда более не просыпаться.

Но Бог не дал ей даже этой малости.

* * *

– Юлия! Юлия!

Кто-то схватил ее, сильно прижал к себе:

– Что случилось?

Юлия с трудом открыла глаза. Веки до тогораспухли, что хоть пальцами их расклеивай, и сначала она увидела Зигмунда,склонившегося над ней, как бы сквозь пелену.

Он был уже одет – и необычайно бледен, дотого, что сизые полукружья легли вокруг глаз, подчеркнув их темно-серый цвет.

Юлия села, качаясь, как былинка; смотрела нанего тупо. Странно: вчера ей даже в голову не пришло броситься к Зигмунду,затрясти его, разбудить, разразиться проклятиями, выплеснуть всю боль и тоску…Боль и тоска были убийственно реальны, а Зигмунд как бы мгновенно сделалсянеким образом, призрачным символом несбывшейся любви, чем он был для Юлиивсегда, с первой их встречи и до самого венчания. Может быть, в ее душетеплилась неосознанная надежда, что вчерашний кошмар, будто некий вселенскийкатаклизм, все вернет на свои места… и Зигмунда уже не будет, как не будетгорькой памяти о нем?

Но нет, вот он – такой же, как всегда, тольконеобычайно бледный, и говорит с трудом:

– Юлия! Что произошло? Скажи, почему ты ушла?У меня так болит голова, не пойму, я и выпил-то всего глоток!.. Ох, как яиспугался, когда проснулся и не нашел тебя! Искал, а ты тут… Я чем-то обиделтебя? А, понимаю! – Он слабо рассмеялся. – Я вчера не дождался тебя,да? Меня сморило, поэтому ты обиделась? Но твой поцелуй, знак твоей любви, досих пор горит возле моего сердца.

Он усмехнулся, прижал ладонь к груди, и Юлиясодрогнулась.

Она почти не слышала слов Зигмунда, толькоглядела на него с бессмысленным любопытством: да неужели он не понимает, чтоона застигла его на месте преступления?! А его последние слова и этот жест… Онакак бы вновь увидела два ровных алых полукружья. И стон желания, сладостный итомный, как бы вновь долетел до нее…

Да он что, глумится над ней? Смеется?!

Казалось, вся кровь отлила от сердца и ударилав голову. Глаза заволокло туманом. Будь у нее сейчас пистолет, она бывыстрелила в это красивое лживое лицо. Будь нож – она ударила бы в это коварноесердце. Но у нее были только руки, а потому, размахнувшись, она со всего плечавлепила Зигмунду такую пощечину, что заныла ладонь.

Его голова откинулась.