История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том 4. Новое время (XVII-XVIII век): переходная эпоха до французской революции 1789 г. - Семен Маркович Дубнов

денег значительная часть уходила на уплату грабительских податей, которые взимались законно или незаконно турецкими пашами, остальное распределялось между нуждающимися в очень скудных долях. В годы катастроф, когда в Европе целые общины гибли или разорялись от погромов или выселений, палестинские сборы поступали в меньшем размере и получатели халуки обрекались на полуголодное существование. Ежегодно выезжали из Палестины многочисленные «послы» («мешулахим», «шадар»), уполномоченные для сбора пожертвований во всех странах, но не всегда возвращались они с достаточной добычей. Эта нищенская жизнь принижала людей, убивала энергию. Такие люди могли молиться о Сионе, но не активно стремиться к его освобождению. Самый акт пришествия мессии представлялся им не в политическом, а в мистическом свете и связывался с самыми фантастическими чудесами, вплоть до воскресения мертвых[31].

Мессианское движение не вызвало даже усиленного притока эмигрантов в Палестину. Единственная попытка массовой эмиграции из Европы, сделанная в 1700 году группой Иуды Хасида и Хаима Малаха (выше, § 22 и 28), кончилась весьма печально. Прибывшая в Иерусалим тысячная толпа не имела чем прокормиться в городе, где большая часть еврейского населения жила на счет благотворительности; голод и болезни заставили многих покинуть страну; один из вождей, Иуда Хасид, умер вскоре по приезде в Иерусалим, а Хаим Малах был изгнан за саббатианскую пропаганду среди отчаявшихся эмигрантов, из которых многие принимали ислам по примеру салоникских сектантов. Оставшиеся в стране отправили в Европу «мешулаха» для сбора пожертвований. Этот посол, польский ученый Гедалия Семятичер, нарисовал жуткую картину еврейской жизни в Святой Земле в опубликованной в Берлине в 1716 году брошюре под заглавием: «Спросите о благополучии Иерусалима!» («Шаалу шелом Иерушалаим»). По его словам, большинство жителей не имело никаких заработков. Если сефарды иногда еще могли сговариваться с мусульманами и христианами на арабском, турецком или одном из романских языков, то ашкеназы с своим немецко-еврейским языком не имели этой возможности и поэтому не могли заниматься даже мелким рыночным торгом. Для крупной же торговли не было почвы в запущенной Иудее, откуда в Египет приходилось ездить через пустыню две недели, а в Константинополь еще дольше рискованным морским путем. Сотни бедных семейств кормились подаяниями состоятельных лиц и пайками халуки. И с этого населения турецкие паши, покупавшие свои должности у султана, взимали чудовищные подати или просто вымогали деньги путем угроз и насилий. Каждый год около Пасхи приезжал в Иерусалим особый сборщик податей или сам паша и в течение нескольких недель, до праздника Шавуот, сдирали шкуру с населения; людей хватали на улицах, сажали в тюрьму и мучили до тех пор, пока они не отдавали последние гроши или пока другие не уплачивали за них. Арабское население относилось к евреям враждебно и следило за соблюдением унизительных правил, установленных для немусульман: еврей и христианин могли ездить только на осле, но не на лошади, одеваться в одноцветные, преимущественно черные ткани, а не в пестрые и т. п. Отмечая бедность и приниженность еврейского населения, Гедалия горестно восклицает: «Низко, низко пал наш святой город!»

Несколько лучше было положение в Галилее, связанной торговыми путями с Дамаском. Общины Сафеда и Тивериады на время оживились, когда вместо турецких пашей Галилеей управляли независимые эмиры или шейхи. В XVIII веке покровителем евреев был шейх Дагир ал-Эмар, при котором разрушенная община Тивериады была восстановлена благодаря энергии ее раввина, Хаима Абуалафии из Смирны (1740). Но и тут обычные у арабов политические междоусобицы и смена правителей делали положение непрочным. Во время одной из таких усобиц приехал в Сафед поэт-мистик Моисей Хаим Луццато, искавший вдохновения в городе святого Ари, Мекке каббалистов (1745); однако святой дух не снизошел на поэта в унылой стране, и он скоро умер, не написав там ничего на возрожденном им языке древней Палестины. О тогдашнем положении Галилеи рассказывает в книжке «Любовь к Сиону» («Ahavat Zion») еврейский странник из Польши, Симха бен Иошуа, прибывший в Палестину в 1764 году с группой галицийских цадиков (Нахман Городенкер, Мендель Премишлионер в др.). Странники приехали в Сафед через шесть лет после разрушения города землетрясением и нашли там небольшое еврейское население в уцелевших домах. Они горячо молились в полуразрушенной синагоге Ари; там стояла «бима», на которую, по преданию, Ари вызывал к Торе ее героев с того света: первосвященника Арона в роли когена, Моисея в роли леви, а затем праотцов Авраама, Исаака, Якова и Иосифа. За синагогой и жилыми домами еврейской улицы тянулся ряд домов для мертвых: гробницы Ари, Моисея Кордоверо и других сафедских каббалистов; там странники благоговейно молились и читали святой «Зогар». Могила мнимого автора «Зогара», р. Симона бен Иохаи, служила предметом особого культа в селе Мерой близ Сафеда. В Тивериаде странники убедились лишний раз, что «арабы суть хозяева, а евреи их данники», но утешились на том, что там, как и в Сафеде, имеются большие синагоги с иешивами. В Иудее они еще больше почувствовали тяжесть арабского ига. В Иерусалим пилигримов впустили лишь после уплаты поголовного налога паше; за осмотр «пещеры пророка Самуила» и других легендарных гробниц взимался особый сбор. Город мертвых в Хевроне (гробницы праотцов и другие могилы) привел странников в умиление. Но живые люди кругом были либо угнетаемые, либо угнетатели. По проезжим дорогам нельзя было ездить иначе как целыми партиями и в сопровождении вооруженных людей, ибо повсюду шныряли разбойники.

Страна, куда еще недавно были обращены с надеждой взоры рассеянной нации, где мерещились возрожденный Иерусалим, восстановленный храм и царь израильский в мистическом блеске, погрузилась опять в свой вековой вдовий траур. Страна возрождения оставалась страной могил. Культ Палестины опять стал культом смерти, священных гробниц, дорогих исторических развалин, культ «плачущих о Сионе». Туда шли благочестивые пилигримы, чтобы лить слезы у «западной стены» или «простираться на могилах» святых мужей. В этом мертвом обществе не могло быть и живой литературы. Кроме раввинской схоластики, процветали каббала с потусторонними фантазиями и «муссар» с загробными ужасами. Единственный палестинский писатель той эпохи, оставивший след в литературе, был Хаим Иосиф Давид Азулаи (1725 — 1807), уроженец Иерусалима, проведший многие годы своей жизни в разъездах по Европе, Азии и Африке в качестве «мешуллаха». Во время своих путешествий по разным странам он просматривал в книгохранилищах печатные еврейские книги и рукописи всех времен и составлял списки авторов и произведений. Так был создан его обширный био- и библиографический лексикон «Шем гагедолим», где в первой части даны биографии авторов, а во второй описания их произведений в алфавитном порядке (Ливорно, 1774 — 1798). Дух раввина-каббалиста дает себя чувствовать на