История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том 4. Новое время (XVII-XVIII век): переходная эпоха до французской революции 1789 г. - Семен Маркович Дубнов

как работа Канта на ту же тему удостоилась только похвального отзыва (1763). Это поощрило Мендельсона к новым философским работам. Вскоре появилась в свет его книга «Федон, или О бессмертии души» (1767), составленная по образцу платоновских диалогов. В форме предсмертных бесед Сократа с Федоном и другими учениками автор изложил все существенные доказательства в пользу бессмертия души. В отличие от своего греческого образца, Мендельсон основывает свои доказательства не на метафизических тезисах, а на идее бытия Божия и на истинах нравственного порядка. Написанный в задушевном тоне диалог «Федон» доставил автору большую популярность и лестное прозвище «второй Сократ» или «еврейский Платон».

Мендельсон не ограничивался отвлеченными философскими проблемами. Он живо откликался на все явления культурной и социальной жизни, занимавшие умы гуманистов XVIII века, воспринявших идеи французских энциклопедистов. К немецкому переводу трактата Руссо «О неравенстве людей» он написал предисловие, где высказался против некоторых воззрений женевского мыслителя (1757). Мендельсон был деятельным сотрудником в периодических изданиях своих друзей Лессинга и Николаи «Письма о новейшей литературе» и других. Он писал там критические статьи о новых произведениях европейской литературы, даже беллетристических, вроде «Новой Элоизы» Руссо. В анонимной рецензии на плохие французские стихи короля Фридриха II он, в отличие от многих, отказался от «не-пристойного тона панегириста в устах подданного» и даже осмелился выразить сожаление, что немецкий король не пишет на языке своего народа. Рассказывают, что за это Мендельсону грозили большие неприятности (1761).

Скоро Фридриху II, автору «Регламента о евреях», напомнили, что под игом этого позорного декрета стонет и «еврейский Сократ». Мендельсон, как уроженец Дессау в Ангальте, жил в Берлине на правах «чужого еврея», служащего в торговом доме фабриканта Бернгарда; если бы он лишился службы, он был бы немедленно выселен из столицы. Об этом случайно узнал почитатель Мендельсона, французский маркиз д’Аржан (d’Argens), живший в Потсдаме при дворе Фридриха II. Маркиз просил короля дать еврейскому философу купеческую «привилегию» на право постоянного жительства в Берлине, причем на прошении Мендельсона написал: «Философ и плохой католик просит философа и плохого протестанта дать привилегию философу и плохому еврею. Во всем этом так много философии, что сам разум не может не поддержать такое ходатайство». Фридрих удовлетворил просьбу без особенной охоты; он дал Мендельсону пожизненную, но не потомственную привилегию (1763). После выхода «Федона» берлинская Академия наук решила принять Мендельсона в число своих членов, но король не утвердил решения: он не хотел внести имя еврея в списки членов академии, куда должна была попасть русская императрица Екатерина II. Мендельсону напоминали и при дворе, и среди уличной толпы, что он сын презираемой нации. Даже в Берлине он не был застрахован от уличных оскорблений. «Я иногда гуляю вечером, — рассказывает он, — с моей женой и детьми. «Папа! — спрашивает невинное дитя. — Что там кричит нам вслед тот школьник? Почему они бросают в нас камни? Что мы им сделали?» — «Да, милый папа! — говорит другое дитя. — Они всегда преследуют нас на улицах и ругаются: жиды, жиды! Но разве быть евреем позорно в глазах этих людей? И что это им мешает?» Ах! Я опускаю глаза и тихо вздыхаю: люди, люди! до чего вы наконец довели себя!»

Только новая умственная аристократия Германии признавала Мендельсона. Выдающиеся писатели искали его знакомства (Гердер, Виланд и др.). Его дом сделался сборным пунктом для образованнейших людей из круга Лессинга; тут велись оживленные беседы о возвышенных философских и эстетических вопросах, волновавших то поколение; тут умы загорались тем идеализмом, который придает такое обаяние эпохе Лессинга и Гердера, Шиллера и Гете. Однако и тут прозвучал диссонанс, напомнивший Мендельсону, что он не только человек среди людей, но и еврей среди христиан. Среди берлинских друзей Мендельсона был швейцарский теолог Лафатер (Lavater), автор полумистической «Физиогномики», который поддался обаянию личности еврейского мудреца и открыл в нем «сократовскую душу». Христианскому теологу хотелось приобрести эту душу для своей религии. В 1769 г. он издал в немецком переводе часть французской книги женевского философа Боннета, озаглавив ее «О доказательствах истинности христианства». Снабдив этот перевод печатным посвящением Мендельсону, Лафатер просил его «либо публично опровергнуть доводы книги, либо, найдя их правильными, сделать то, чего требуют мудрость, любовь к правде и честь, и что сделал бы Сократ, если бы нашел доводы прочитанной им книги неопровержимыми», — т. е. принять христианство. Этот бестактный вызов крайне огорчил Мендельсона, который отличался безграничной веротерпимостью и всегда старательно избегал щекотливых религиозных прений; но ему пришлось принять вызов и ответить Лафатеру печатно. В своем «Послании к Лафатеру» Мендельсон должен был соблюдать крайнюю осторожность в выражениях, чтобы не оскорбить религиозного чувства христиан; тем не менее ответ его написан с большим чувством достоинства. На провокацию Лафатера он отвечает вопросом: «Если бы меня не связывало с иудаизмом глубокое убеждение в его истинности, что же могло бы удержать меня в этой всеми презираемой религии? Если бы я был убежден в истинности христианства, я был бы низким человеком, продолжая оставаться в другой религия, а если бы отвергал всякую религию Откровения, то я знал бы, что делать, и не боялся бы открыто это делать». Отвергая всякие бесплодные диспуты в деле веры, Мендельсон здесь уклонился от ответа на вопрос о взаимоотношениях двух религий, но в позднейшем своем сочинении («Иерусалим») он дал такой ответ в красивой аллегорической форме. Возражая там христианскому миссионеру, Мендельсон пишет: «Вы торжественно и патетически предлагаете мне перейти в христианство; но должен ли я сделать этот шаг, не подумав раньше, действительно ли он меня выведет из состояния заблуждения, в котором я, по вашему мнению, нахожусь? Если правда, что фундамент моего дома разрушается и грозит обвалом всему зданию, то разумно ли я сделаю, если перенесу свое добро из нижнего этажа этого дома в верхний? Разве я там более в безопасности? А ведь христианство, как вы знаете, есть надстройка над иудаизмом, которая в случае его падения по необходимости должна рухнуть с ним в одну кучу».

§ 45. Мендельсон как просветитель еврейства

Возбудившая большой интерес в обществе литературная дуэль с Лафатером напомнила Мендельсону, что он еще не исполнил своего долга по отношению к своему народу. Он весь был в полосе чистого гуманизма, вращался среди более или менее либеральных христиан и забыл, что нужно еще очень много работать для того, чтобы засыпать ту пропасть, которую века умственного мрака и фанатизма вырыли между христианскими и еврейскими массами. Для этого тогда