История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том 4. Новое время (XVII-XVIII век): переходная эпоха до французской революции 1789 г. - Семен Маркович Дубнов

казался целесообразным только один путь: просвещение. Вывести еврейское общество из его умственной замкнутости, приобщить его к новой европейской культуре — такова была задача ближайшего момента. Для осуществления ее Мендельсон выбрал прежде всего то орудие, которым воспользовался при своей реформе Мартин Лютер: новый перевод Библии. Он перевел на обновленный немецкий язык Пятикнижие, а затем лично и при помощи сотрудников составил на еврейском языке образцовый комментарий к древнему подлиннику, основанный на грамматическом и логическом толковании, без искусственных раввинских надстроек. Сотрудниками при составлении комментария («Биур») были: знаток еврейской грамматики Соломон Дубно из Польши, писатель и стилист Нафтали-Герц Вессели (Вайзель), учитель Герц Гомберг и другие. В 1783 г. было закончено издание всех пяти книг Торы, в еврейском тексте с немецким переводом, напечатанным также еврейскими литерами, и с упомянутым комментарием — «Биур».

Появление «мендельсоновской Торы» вызвало большое волнение в еврейском обществе. Любители просвещения видели в ней могучее средство к ренессансу библейской письменности и самого древнего языка, как орудия новой литературы, а также к распространению среди евреев чисто немецкой речи вместо смешанного идиша, или иври-тайтш. Но среди консервативных раввинов эта «Тора Моисея из Дессау» вызывала большую тревогу. Ревнителям традиции казалось святотатством то, что Священное Писание предлагается евреям в немецкой оболочке и с комментарием, устраняющим весь легендарный покров, под которым терялся истинный смысл библейского текста. Против «берлинской Библии» выступили столпы тогдашнего раввинизма, выходцы из Польши: гамбургский раввин Рафаил Коген, пражский Иехезкель Ландау и франкфуртский Пинхас Гурвиц. Предприятие берлинцев было объявлено безбожным, и всем правоверным запрещалось пользоваться новым Пятикнижием под страхом херема. В некоторых местах опальные книги были сожжены фанатиками. Эти преследования содействовали только популярности новой Торы в тех кругах общества, которые уже были тронуты духом времени. Для многих «берлинская Библия» стала соблазнительным «древом познания»: ее изучали тайно, по новому комментарию знакомились с правилами библейской речи, а по немецкому переводу с чистым немецким языком, который давал им ключ к новой литературе. Большой успех имел мендельсоновский перевод «Псалмов», напечатанный в отличие от Пятикнижия немецкими литерами для того, чтобы им могли пользоваться также христиане, которые вводились в заблуждение церковными догматическими толкованиями некоторых мест текста. «Что сталось в мендельсоновском переводе с теми псалмами, которые мы, христиане, считали до сих пор пророчествами о Христе!» — воскликнул Лессинг, когда прочел этот перевод. Прочие книги Библии были изданы учениками Мендельсона уже после его смерти.

Работая для внутренней культурной реформы еврейства, Мендельсон в то же время должен был вести в литературе борьбу против бесправия своего народа и против извращенных понятий христиан о иудаизме. Мирный философ сначала крайне неохотно выступал в роли публициста-бойца и только поощрял к этому своих друзей. В 1780 г. представители еврейских общин в Эльзасе подали французскому правительству записку о необходимости облегчения невыносимого положения евреев в этой провинции и послали копию ее Мендельсону с просьбой поднять свой голос в защиту угнетенных. Мендельсон передал эту просьбу своему христианскому другу, либеральному прусскому публицисту Христиану Дому, который тогда носился с мыслью о составлении книги в защиту гражданских прав евреев. В 1781 г. эта книга была опубликована (см. дальше, § 46) и вызвала горячую литературную полемику. Чтобы отразить удары юдофобов, Мендельсон побудил своего ученика, врача Маркуса Герца, перевести на немецкий язык апологию Манассе бен Израиля «Vindiciae Judaeorum», написанную в XVII веке для воздействия на английское общественное мнение, а сам написал обширное предисловие к переводу («Rettung der Juden», 1782). Здесь спокойный философ становится пламенным публицистом. Он указывает, как юдофобия меняет свой лик в зависимости от духа каждой эпохи: в Средние века главными поводами для преследования евреев служили суеверные обвинения в употреблении христианской крови, похищении церковных гостий и тому подобные выдумки, которые ныне сохранили свою власть только среди темных христиан Польши; в Западной же Европе нового времени выдвигают против евреев другие обвинения: нелюбовь их к полезному труду, наукам и искусствам, склонность к легкой наживе, торговле и ссуде денег. «Нас устраняют от всяких искусств, наук и полезных промыслов, закрывают все пути к усовершенствованию и в то же время недостатком культуры оправдывают дальнейший гнет над нами! Нам связывают руки и вместе с тем упрекают нас, что мы ими не работаем!» Мендельсон считает экономическим софизмом мнение, что еврейские торговцы бесполезны для государства, ибо они не производители, а только потребители: на самом деле к категории производителей должны быть отнесены все те, которые приспособляют продукт для сбыта, все торговые и финансовые посредники, счетоводы, затем люди умственного труда, все не только работающие, но и что-нибудь делающие для пользы людей. Нужно давать евреям свободу и экономического и гражданского развития. Вместе с гражданскими правами им должна быть оставлена общинная автономия. Но тут Мендельсон вспоминает, что одним из карательных орудий в общинах является херем, которым раввины часто злоупотребляли и еще недавно применили его к «берлинской Библии», и он убеждает своих братьев не употреблять этого орудия для подавления свободы совести. Он обращается к общинам с горячим призывом — искоренить в своей собственной среде нетерпимость, привитую еврейству Средними веками: «Вы, братья мои, слишком сильно испытали на себе гнет нетерпимости... Все народы земли были доселе проникнуты ложной мыслью, будто религию можно охранять грубой силой. Вы, может быть, иногда тоже поддавались этому заблуждению... О братья мои! Следуйте же отныне примеру любви, как ранее следовали примеру вражды! Если вы хотите, чтобы другие вас щадили и терпели, будьте снисходительны и терпимы в своей собственной среде. Любите — и будете любимы».

Но полемика не прекращалась. В ряде юдофобских брошюр и статей доказывалось, что иудаизм как мировоззрение не может быть терпим в христианском государстве и поэтому не может быть речи об уравнении его последователей в гражданских правах с христианами. Мендельсон понял, что нужно прежде всего вырвать корень зла: принцип безграничной власти государственной религии, который со времен Лютеровой реформации причинил не меньше зла, чем средневековый абсолютизм церкви; нужно разграничить сферы государства и религии и вместе с тем выяснить сущность иудаизма в его отношениях к обеим сферам. Это он сделал в своем трактате, опубликованном в 1783 г. под заглавием: «Иерусалим, или О религиозной власти и иудаизме» («Jerusalem, oder über religiöse Macht und Judentum»). Здесь он с большей решительностью, чем Спиноза в «Теологико-политическом трактате», устанавливает принцип, что государство властно над действиями, а не над мыслями и верованиями граждан (Handlungen, nicht Gesinnungen). Менее решительным является Мендельсон в своем анализе иудаизма. Он развивает своеобразную теорию, смесь рационалистического теизма и слепого традиционализма.