Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

прекрасно понимая, что после такого удара аппарат навряд ли сможет что-то точно определять и анализировать. Ухин озадаченно чешет затылок, а затем, махнув рукой, командует: “Ладно, пацаны, айда в столовку – и нам пожрать надо!” – и мы покидаем бедное японское чудо.

Бизнесмены с мусорных гор

Сержант перед ротой новобранцев:

– Кто умеет играть на скрипке? Выйти из строя!

Выходят два еврея:

– Мы умеем.

Сержант:

– Оба – сортиры чистить!

Армейский анекдот 60-х годов

Ольга Николаевна, наша начальница, была человеком правильным. В прошлом фронтовая связистка, член партии, она понимала, что к чему и что почём в этой жизни и поэтому, любя нас и жалея, хотела вытравить из нас излишнюю, как ей казалось, интеллигентность и приучить к суровой действительности, сделать из хилых интеллигентишек настоящих мужиков, ну что-то вроде Ухина. И распаковывать картины, прибывшие из разных стран, посылались такелажники, не имеющие отношения к искусству, а “художничков” и “поэтишек” отправляла на перевоспитание – убирать снег или вывозить мусор на городскую помойку.

Напялив на себя резиновые сапоги, вооружившись вилами, загружаем кузов грузовика помоями из эрмитажной столовой, строительным мусором и, кое-как пристроившись среди этого пованивающего добра, едем на городскую свалку, что в часе езды от Ленинграда.

Городская свалка походит на декорацию из какого-то немыслимого сюрреалистического фильма в духе раннего Бунюэля. По земле, усыпанной обрывками бумаги, газет, грязных тряпок и бутылочного стекла, снуют крысы, высятся горы прелого старья и гниющих пищевых отходов, и моему чувствительному носу приходится знакомиться с дьявольской симфонией запахов, исходящих из помоечных недр.

Пасмурное серое утро. От преющего мусора идёт удушливый дымок, смешивающийся с утренним туманом, сквозь марево проступают неясные фигуры мужчин и женщин с большими корзинами за плечами и железными крючьями в руках. Они обходят мусорные кучи, время от времени резким движением выхватывают крюком какой-то предмет, не глядя подбрасывают его в воздух, и он точно приземляется в корзину. Всё происходит в полной тишине, прерываемой лишь истошными воплями дерущихся котов. “Крючники” молчаливы, сосредоточенны и, пожалуй, полны даже какой-то величавости; но вблизи обнаруживается, что лица и у мужиков, и у баб сизые, опухшие от пьянства. Это политурщики – вконец опустившиеся алкаши. Покупали по бедности пол-литровые бутылки с жидкостью жёлто-коричневого цвета; на этикетке череп с перекрещенными костями и надпись, гласящая, что политура является спиртовым лаком с примесью смол и предназначена для работ с деревом. В политуру сыпали поваренную соль, и на дно бутылки белыми хлопьями медленно оседали ядовитые смолистые вещества, способные убить человека. Процедив жидкость через вату, алкаши получали относительно чистый спирт. Жили политурщики недолго, их лица приобретали какой-то синевато-сизый оттенок, за что их называли синюшниками.

Через несколько часов заканчиваем с эрмитажным мусором и помоями. И тут кто-то из нас замечает, что за день здесь можно насобирать немало бутылок и банок, сдать в приёмный пункт стеклотары и получить деньги, а что-то из найденного старья снести в утильсырьё и тоже заработать какую-то копейку. “Неплохой бизнес”, – шутит Овчинников. С тех пор сборщиков мусора мы стали именовать бизнесменами.

Ненавистный Первомай

Вонь городской свалки, которая долго не выветривалась из рабочих халатов, многочасовая погрузка и разгрузка помоев и мусора тяжёлыми вилами казались игрушками по сравнению с работой, которая ложилась на плечи такелажников 1 Мая – в День международной солидарности трудящихся. В пять утра мы должны были принести из подвалов на Дворцовую площадь свёрнутые в рулон тридцатиметровые портреты коммунистических вождей и членов ЦК КПСС, размотать, прикрепить к углам верёвки и развесить портреты на здании Зимнего дворца до того, как с трибун начнутся пламенные речи партийных боссов из Смольного о торжестве ленинских идей и процветании трудового народа, а мимо двинутся, полыхая красными знамёнами, колонны демонстрантов.

Часть нашей бригады возится на крыше Зимнего дворца, подтягивая полотнище с каким-то капээсэсовским членом, и крепит верёвки, а часть, стоя на земле, растягивает полотно, чтобы избежать “морщин” на партийной роже. Ветер полощет тридцатиметровую холстину, превращает в парус, рвёт из рук верёвки… С трудом пытаемся растянуть рвущуюся из рук ткань и прикрутить верёвки к железным штырям, вбитым в землю. Их много, этих членов КПСС, но к восьми утра мы успеваем “перевешать” весь Центральный комитет во главе с Лениным. Одежда на нас взмокла от пота, на стёртых ладонях водяные мозоли. Пора идти в хозчасть и там хоть чуть-чуть отдышаться…

Но не тут-то было. К нам бежит коротконогий партийный уродец, выскочивший из подъехавшей чёрной правительственной машины, и истошным голосом вопит: “Вы что натворили?! Вы кого повесили?! Немедленно снять!” “Кого приказано было повесить, того и повесили”, – мрачно говорит наш бригадир, с ненавистью глядя на красную от волнения морду коротышки. “Дак ведь вы повесили Шепилова! Того самого, примкнувшего! Из Центрального комитета выведенного! Немедленно заменить Шепилова на нового члена цека!” – топая ногами, визжит партиец. “Снять-то мы снимем, а вот заменить не получится, других портретов в подвале нет… Ну разве что портрет товарища Сталина, правда, он с дыркой. А что касается портрета, то они все вроде как на одно лицо”, – басит бригадир. “Ну-ну! Только без антисоветчины!” – злобно шипит коротыш и грозит “антисоветчику” пальцем.

Делать нечего, врага народа надо унести в подвал, и мы, чертыхаясь и проклиная выведенных и невыведенных партийных членов, принимаемся за работу.

Снимать – не вешать! Верхние верёвки развязаны, и Шепилов летит вниз. Сматываем полотно в рулон. Тащим в подвал, где враг народа будет пылиться в углу вместе с товарищем Сталиным, и наконец добираемся до эрмитажной столовки. За одним из столиков сидит расстроенная Ольга Николаевна – видно, ей тоже досталось на орехи за “примкнувшего Шепилова”.

Меню столовки самое простое: картофельное пюре, картофельные и мясные котлеты, макароны по-флотски, кисель и чай. А нам разносолов и не надо, усталые, голодные, трескаем что есть. Я обхожусь только картофельными котлетами: начитавшись Бернарда Шоу, решил стать вегетарианцем – и теперь постоянно слышу уговоры Ольги Николаевны отведать чего-нибудь мясного. Я бы, может, и отведал… но Бернард Шоу! Хотя не знаю, стал бы великий Шоу вегетарианцем, если бы ему приходилось, как нам, столько голодать. Заглядывая жадными зенками в тарелку соседа, мы пытаемся отбить друг у друга аппетит, придумывая всякие гадости о содержимом тарелок в надежде доесть оставленное брезгливцем. Но это не срабатывает: уминая за обе щеки, мы киваем и охотно соглашаемся, что котлеты сделаны из дерьма, соус – детский понос, а макароны – черви и аскариды, вывалившиеся из чьей-то задницы. Побольше бы этих говённых котлет и червяков! Но увы – денег хватает только на одну порцию.

Настроение после еды поднимается, но его быстро портит проходящая мимо Ольга Николаевна: “Мальчики, завтра