Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Приходилось срочно менять тактику –отказываться от тупого запирательства и, что называется, выкладывать карты настол.

– Ну раз вы теперь знаете, что я прокурор, тодолжны понимать: я приехал к вам не шутки шутить, – строго молвил Бердичевский,испытывая даже некоторое облегчение, что не нужно больше ломать комедию. –Немедленно отвечайте, это вы внесли долг за Рацевича?

И тут случилось невообразимое.

Статского советника сзади схватили за локти,больно вывернув руки.

– Оставь, Филип, – поморщился граф. – Зачем?Пускай еврейчик покукарекает.

– У него в кармане тяжелое, – объяснил лакей.– Вот.

Без труда обхватив оба запястья пленника однойлапищей, он вытащил из прокуророва кармана «лефоше», протянул графу.

Тот взял револьвер двумя пальцами, кинул нанего один-единственный взгляд и отшвырнул в сторону со словами:

– Дешевая дрянь!

Бердичевский тщетно извивался в стальныхтисках.

– Пусти, мерзавец! Я статский советник! Я тебяза это в Сибирь!

– Отпусти, – разрешил Чарнокуцкий. – Ядовитыйзуб выдернут, а махать кулаками у жидов не заведено. Жидковаты, – скаламбурилон. – Знаете, еврейский советник, за что я вашу породу не люблю? Не за то, чтовы Христа распяли. Туда ему, жиду, и дорога. А за то, что вы, как и бабы,карикатура на человечество. Вы только прикидываетесь мужчинами.

– Я представитель власти! – крикнул МатвейБенционович, держась за онемевшее запястье. – Вы не смеете себя так со мной...

– Нет, – перебил граф с внезапныможесточением. – Ты крыса, проникшая в мой дом воровским манером. Если б ты небыл жидом, я бы просто выкинул тебя за ворота. Но за то, что я, Чарнокуцкий,битый час перед тобой распинался и поил тебя тридцатилетним коньяком, тызаплатишь мне жизнью. И никто об этом не узнает. Не ты первый, не ты ипоследний.

– Вы фигурант в деле! – попытался втолковатьсумасшедшему Бердичевский. – Хоть я прибыл сюда конспиративно, но я веду важноерасследование! Вы – главный подозреваемый! Если я не вернусь, здесь завтра жебудет полиция!

– Врет он про расследование, – пискнул нерешавшийся подняться с ковра Кеша. – Он про вас от меня услыхал, а раньше дажеимени не знал.

– А кучер? – напомнил прокурор. – Он привезменя сюда и вернулся в город! Если я исчезну, кучер всё расскажет!

– Кто вез, Иносан? – спросил Чарнокуцкий.

– Семен. Что ж я, чужого кучера возьму?

Граф раздавил сигару в пепельнице и веселообъявил Матвею Бенционовичу, снова переходя с ним на «вы», но явно виздевательском смысле:

– Наши волынские мужички, у которых влексиконе намешано двунадесять языков, говорят: «Загнали волка в кут, там ему икапут». Не вешайте свой кривой нос, господин Бердичевский. Ночь впередидлинная, вас ожидает много интересного. Сейчас спустимся в подвал, и я покажувам секретную часть моей коллекции, самую интересную. Там не те экспонаты, чтоя купил, а те, что создал сам.

Присовокупить вас к коллекции не смогу – самивидели, у меня только женщины. Разве что какой-нибудь небольшой кусочек, впорядке исключения?

Глядя на вытянувшееся от ужаса лицо пленника,граф зашелся в приступе своего квохчущего, застывшего смеха.

– Нет, не тот кусочек, о котором вы подумали.Это было бы кощунством по отношению к мужскому телу. Иносан, друг мой, как тебеэкспонат «еврейское сердце»? В банке со спиртовым раствором, а?

Кеша не ответил, только судорожно дернул узелгалстука.

Чарнокуцкий же подошел к столу, взял из вазыперсик, любовно погладил его бархатную щечку.

– Нет! – продолжал веселиться он. – Есть идеяполучше! Фунт жидовского мяса! – И продекламировал с безупречным итонскимвыговором. – «Equal pound of your fair flesh, to be cut off and taken in whatpart of your body pleaseth me» [26]. Я даже предоставлю вам выбор, не то чтоШейлок бедному Антонио. Откуда предпочитаете?

Матвей Бенционовкч не умел так красивоговорить по-английски, а потому ответил по-русски:

– Мне подачек не надо. Пусть будет, как ввашей юдофобской пьесе – «сколь можно ближе к сердцу».

Расстегнул пиджак и похлопал себя по левомубоку, где в жилетном кармане лежал «подарок от фирмы», однозарядная капсюльнаябезделушка с дулом ненамного толще соломинки. Что ж, утопающий, как известно,хватается и за соломинку.

Именно так прокурор и поступил – схватился запистолетик, да так яростно, что сломал о курок ноготь на большом пальце.

– Это что такое? Клистирная трубка? – ничутьне испугался граф. – Что-то маловата.

В эту секунду с Бердичевским случиласьудивительная метаморфоза – он вдруг совершенно избавился от страха и впал вчудовищную, небывалую для себя ярость. На то была своя причина.

Мы уже упоминали о перемене, произошедшей вхарактере этого мирного и даже боязливого человека в результате нежданнойвлюбленности, однако в данный момент искрой, от которой приключился взрыв,послужило обстоятельство куда менее романтическое. Дело в том, что МатвейБенционович всегда чрезвычайно мнительно относился к своим ногтям.Микроскопический заусенец или, не дай бог, трещинка совершенно выводили его изравновесия, а пресловутое «ногтем по стеклу» повергало в дрожь. Обязательнаягигиеническая операция, которую цивилизованная часть человечества производитнад своими ногтями раз в четыре дня, была для Бердичевского мукой, особенно взаключительной своей фазе, предполагающей обработку пилкой. А тут от ногтяотломился целый кусок и торчал самым отвратительным образом! Эта маленькаянеприятность, сущий пустяк по сравнению с ситуацией в целом, оказаласьпоследней каплей: у статского советника потемнело в глазах от лютой злобы,страх уступил место остервенению.

– Это жилетный пистолет! – прорычал МатвейБенционович, наливаясь кровью. – Незаменимая вещь при нападении ночного грабителя!Обладает поразительной для такого калибра убойной силой!

Граф чуть-чуть поморщился.

– Филип, отбери у него эту мерзость.