Аромат изгнания - Ондин Хайят

могла. Она проводила много времени в своей мастерской, работала не покладая рук. Духи памяти Ноны так и не были закончены, не хватало одного дыхания для завершения композиции.

Антон не раз звонил ей в этот период. Ей нравилось говорить с ним. Его интересовало, что она делает, думает, создает. Их содержательные беседы шли ей на пользу, но она больше не верила в себя и отказывалась видеть, какое место он занял в ее жизни. Когда он пригласил ее на три дня в свой семейный дом в Марселе, она долго колебалась, но все же согласилась. Дом родителей Антона был расположен в верхней части города – красивое здание из красного камня, окруженное провансальским садом. Дом сразу понравился Талин, потому что в нем царила теплая и веселая атмосфера. Отец Антона Акоп, невысокий крепыш с отменным чувством юмора, часто смеялся. Его глаза светились умом. Его жена Арпина была кругленькой и по-матерински ласковой. Талин с волнением ощущала всю любовь, пронизывающую это дружное и веселое семейство, так непохожее на ее собственное. Братья Антона, близнецы Давид и Левон, постоянно его поддразнивали, а он, несмотря на свое чувство юмора, был заведомо самым серьезным в семье. То, что она читала в его глазах, смущало ее. Матиас никогда не смотрел на нее так за все три года отношений. Антон, однако, не грешил поспешностью. Он проводил ее в комнату на последнем этаже.

– Моя комната прямо под твоей, – сказал он. – Я решил, что ты захочешь иметь свой уголок.

– Спасибо, я оценила.

Он стоял перед ней и даже не порывался ее обнять.

– Странно… – пробормотала она.

– Что же?

– Есть в тебе что-то такое, чего я не могу понять…

Он улыбался, но ей показалось, что это прозвучало фальшиво.

– …что-то проступает сквозь веселость, которую ты на себя напускаешь.

– ?..

– Что это?

Антон смотрел вдаль. Талин почувствовала, что его больше нет в комнате. Боль, написанная на его лице, испугала ее.

– Я рассказала тебе о себе, о Ноне… Может быть, ты тоже мог бы мне довериться?

– Да, конечно. Я не думал, что это так заметно.

– Это не заметно, – ответила Талин. – Это едва уловимо. Но я нос, нюхать – моя профессия.

– Я тоже потерял дорогого мне человека…

– Что случилось?

– У меня был старший брат, Севаг, он очень заботился обо мне. Мои родители очень много работали, когда я был маленьким, у них был свой магазин. Мама оставила работу, когда родились Давид и Левон, но до того родители уходили рано и возвращались поздно. Севаг был на восемь лет старше, и меня оставляли на его попечение. Я его обожал, как, впрочем, и все. Когда ему исполнилось восемнадцать, он получил водительские права, он очень любил водить машину. Мне было десять, и меня тогда отправили в летний лагерь с ровесниками, в двух часах езды от дома. Мы жили в палатках, учились разводить костер и все такое. Я этого терпеть не мог и позвонил родителям, чтобы они меня забрали. Они работали, и за мной поехал Севаг. Произошла авария…

Антон сделал паузу. Талин заледенела.

– На него наехал грузовик… Больше я его не видел. И понимаешь, как меня ни утешали, я так и не смог избавиться от мысли, что, останься я тогда в этом чертовом лагере, брат сейчас был бы с нами. Вот наверняка то, что ты уловила. Мой гнев, мою печаль, уверенность, что я виноват в его смерти, и чувство, что я должен был умереть вместо него.

– Мне правда очень жаль, – с трудом выговорила молодая женщина.

Антон грустно улыбался.

– Такие вещи остаются на донышке сердца… Но со мной все хорошо, не волнуйся.

Она шагнула к нему. Он обнял ее и поцеловал. И она наконец расслабилась, отдавшись его поцелуям, его любви, его ласкам.

Вернувшись в Бандоль, она вновь погрузилась в чтение третьей тетради, лежа в шезлонге на веранде. Как по волшебству, появился Прескотт, будто знал, в какой момент продолжится нить повествования.

30

Три года я перебирала чужие жизни. Время окончательно стало для меня абстрактным понятием. В эти три года я делала все, чтобы сблизиться с Луной, но она пресекала все мои попытки. Теперь настал мой черед страдать. 7 мая 1935 года ей исполнилось шестнадцать лет. Я предложила ей отпраздновать день рождения дома; она нехотя согласилась. Валид помог мне приготовить ее любимые блюда и тактично удалился. Но никто не пришел. Ни Луна, ни ее друзья. Я сидела одна в большой квартире перед празднично накрытым столом. Луна не хотела праздновать со мной свое шестнадцатилетие, она вообще ничего не хотела праздновать со мной. Я положила немного еды в корзинку и спустилась в лавку Валида. Он удивился, увидев меня, но ни о чем не спросил, просто расстелил на столе скатерть и расставил блюда, которые мы приготовили с такой любовью. Он налил мне вина. Я подняла тост.

– За жестокость наших детей и за нас, так хорошо их ей научивших.

Это был вечер дня рождения – годовщина всех моих неудач. Валид это почувствовал и говорил без умолку, рассказывал тысячу забавных историй, которые все же вызвали у меня улыбку.

Наутро я услышала, как поворачивается ключ в замке, и оказалась лицом к лицу с Луной. Она удивилась, увидев меня. В этот час я обычно сидела за столом на улице. Уже давно мы не бывали наедине, она всегда приводила с собой свидетеля, чтобы по возможности сократить наши разговоры. Она свирепо посмотрела на меня со своих крепостных стен.

– Ты не пришла вчера на собственный день рождения, – сказала я.

– Да, не пришла.

– Я все приготовила.

– Во что ты играешь, Луиза? В мать?

Мы поменялись ролями. Сегодня она отказывала мне в своей любви.

Неужели я была этой каменной женщиной?

Я стояла перед ней, беззащитная, ведь утрата Амбры лишила меня последних сил. Моя душа, выдубленная испытаниями, была обескровлена и тщетно пыталась приблизиться к далекой луне.

– Я ни во что не играю, Луна. Мне бы так хотелось, чтобы…

– Слишком поздно мучиться совестью, Луиза.

– Но…

– Замолчи, я не хочу тебя слышать. У тебя нет никаких прав на меня. Я тебе не дочь. И никогда ею не была!

Я пошла за ней в ее комнату. Она бросала какие-то вещи в сумку.

– Куда ты, Луна?

– Твое какое дело?

Она грубо отстранила меня с дороги и направилась к входной двери. Я прислонилась к стене, вновь втянутая моими безднами.

– Луна, прошу тебя!