Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Своим ползучим, постепенным методом она сумела понять, что то, что София ценила в себе и чем восхищалась в своем муже, отце Исаака, – интеллект и любовь к музыке – перешли по наследству к их сыну. Исаак, как она поняла, очень умен или был бы умен, если…

Нет, решила она, он умен, но по-своему, и обладает действительно инопланетным интеллектом.

– Он просто ангел, – восхищалась София, когда Хэ’энале было всего семь лет.

Они сидели рядышком на берегу реки, глядя на Исаака, высокого и стройного мальчика, стоявшего на берегу реки, забыв обо всем, кроме воды. Или, может быть, камня, омываемого водой. Или, быть может, просто погрузившегося в себя. – Ангел, чистый, прекрасный и бесконечно далекий.

– Сипаж, Фиа, – спросила тогда Хэ’энала. – Что такое ангел?

София пришла в себя.

– Вестник. Вестник, посланный Богом.

– А какую весть несет Исаак?

– Он не в состоянии сказать нам, – сказала София и отвернулась, пряча лицо с сухими глазами.

Наконец пришло время уходить из Труча Сай старшим девушкам. София попросила, чтобы самым смышленым из них позволили остаться в лесу и стать учителями в других деревнях, подобных Труча Сай – наполнявшихся молодыми руна по мере того, как линия фронта расширялась и отцы отступали в лес, чтобы воспитывать детей подальше от фиерно войны. Ответ почти всегда был отрицательным. Нет, учить могут и мальчики. А женщины обязаны умирать за детей.

София понимала это и не плакала, когда девушек считали готовыми для того, чтобы вступить в армию, и они оставляли лес для того, чтобы их пожрала революция, но не джанада. Неплохо, по ее мнению, было уже то, что если руна она любила в целом, как народ, то мало о ком скорбела как о личности.

Ошибка ее, если это была ошибка, заключалась в том, что Хэ’эналу она любила.

Хэ’энала, дочь собственного отца – быстрая, сдержанная и полная энергии, реагировала с интеллектуальным интересом на все, что София Мендес могла предложить этому ребенку, более интересовавшемуся ответом на вопрос «Почему я должна быть хорошей?» чем «Почему фиерно вызывает грозу?».

Память Хэ’эналы вмещала науки и песни, факты и вымыслы; уже в девять лет она могла непринужденно переходить от теории Большого взрыва к «Да будет Свет».

«Я делаю из нее еврейку», – однажды встревожилась София. Но потом спросила себя: а почему нет? Хэ’энале нравились те рассказы, которыми София удовлетворяла жажду ребенка, требовавшего авторитетных ответов. Посему София активно пользовалась древними притчами, чтобы научить вечной морали, внося небольшие коррективы с учетом внешних условий. Любимой была притча о райском саде, слишком уж напоминавшем тот лес, в котором они живут. Следуя за Исааком в его уединенных странствиях между деревьями, нетрудно было поверить, что они находятся в полном одиночестве, если не считать Бога и своего спутника.

Однако Хэ’энала была самостоятельной личностью и имела собственное мнение, так что однажды она остановилась на месте и сказала:

– Сипаж, Фиа, Бог солгал.

Удивленная София также остановилась и повернулась к ней, нервно проводив взглядом Исаака, продолжавшего свой путь, деля свое внимание между ним и остановившейся Хэ’эналой.

– Жена и муж не умерли и познали добро и зло, – произнесла Хэ’энала по-английски и посмотрела на Софию, запрокинув голову, сделавшись точной копией отца, собравшегося произнести нечто важное. – Бог солгал. А длинный змей сказал правду.

– Я никогда не думала об этом, – сказала София, недолго подумав. – Нет, они все-таки умерли, только не в тот день. Итак, Бог и длинный змей сказали каждый часть истины, полагаю. У них были для этого разные причины.

После того как они продолжили путь, из этого тезиса возникла долгая и восхитительная дискуссия о полной честности, частичной правде, такте и преднамеренном обмане ради собственной выгоды.

София потом перескажет эту дискуссию Супаари в ходе их ежедневного радиообщения, делясь рассказами об уме и проницательности, творческих способностях, шалости и внутренней чистоте его дочери. Его реакция много говорила Софии. Если он какое-то время находился в тылу руна, то размягчался духом, смеялся и задавал вопросы. Но если был в городе среди жана’ата, пропахший запахом руна, одетый как рунаo, безмолвно принимающий унижения и мелочные обиды, занимающийся разведкой укреплений или количества гарнизона, то рассказы о похищенном у его девочки великолепии только разжигали его гнев.

– А они хотели ее смерти, – с холодной яростью говорил он, и София понимала и разделяла его чувства. – Они намеревались убить такое дитя!

И тем не менее он редко посещал Хэ’эналу. София понимала и это. Супаари не хотел расслабляться. Он должен обратить все свои чистые и ничем не осложненные чувства к войне. И поэтому было важно, чтобы его ежедневной спутницей была не лишенная будущего смышленая девочка, но рунаo, прославленная своей свирепой, ничем не уступающей его собственной преданностью делу построения нового мира, – Джалао ВаКашан.

Вполне вероятно, что они являлись любовниками. София знала, что такое возможно и считается допустимым среди ВаРакхати обоих видов. Джалао не брала себе мужа.

– Мой народ – мои дети, – говорила она. София понимала и то, что Джалао могла дать Супаари: заслуженное уважение и одобрение. Признание того, что этот джанада достоин быть одним из Народа. София говорила себе, что Супаари делит с Джалао опасности, мечты и труды. Почему же они не имеют права разделить и передышку? Она не могла отказать им в таком небольшом утешении.

Другая женщина могла бы ревновать, но только не София Мендес. В конце концов она сумела пережить многое только потому, что отключила эмоции – свои и чужие! Ведь любовь – это долг, а в долги лучше не влезать.

Город Гайжур

2082 год по земному летоисчислению

– Когда Исаак впервые проявил интерес к генетике? – спросит Софию Дэниэл Железный Конь перед концом ее жизни.

К этому времени она почти совершенно ослепнет: единственный, другого нет, глаз затуманит катаракта; и согнется почти пополам: без кальция, в котором нуждались ее кости. Старая ведьма, подумает она о себе. Руина. Но вслух скажет:

– Это случилось, когда все мы еще жили в Труча Сай – Исаак, Хэ’энала и я. Исааку, кажется, было двадцать, а может, и двадцать пять по вашему счету – здесь годы длиннее. И было это как раз перед его уходом. – На какое-то время она погрузилась в воспоминания. – Как мне кажется, он становился все более и более не приспособленным к жизни среди руна. К постоянным разговорам. Ну, к этому привыкаешь. Научаешься отключать от своего внимания. Но Исаак не был способен на это, и шум, по сути дела, причинял ему боль. Когда он был