История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том 4. Новое время (XVII-XVIII век): переходная эпоха до французской революции 1789 г. - Семен Маркович Дубнов

хозяйственного положения, его величество отнюдь не намерен содействовать размножению евреев или допускать их в места, где им жительство раньше запрещалось. После долгого обсуждения императорского проекта в разных инстанциях, получился компромиссный акт, опубликованный в январе 1782 г. под именем «Толеранцпатент» (в разных вариантах для Вены и Нижней Австрии и для населенных евреями Богемии и Моравии).

Для этого акта «терпимости» характерно то, что уже первые его статьи подтверждают ряд прежних ограничений. В венском варианте говорится: «Наша воля отнюдь не направлена к расширению прав живущих в Вене евреев в смысле внешней терпимости, но все остается по-прежнему, то есть им не дозволяется образовать общину, совершать публичное богослужение в синагоге» и т. п. В богемско-моравском варианте сказано, что и впредь установленное в этих провинциях число евреев не должно быть увеличено. Далее идут льготные статьи («Begünstigungen»): евреи могут заниматься всеми ремеслами и обучаться им у христианских мастеров; они могут заниматься крупной торговлей наравне с христианами, открывать фабрики и мануфактуры с христианскими рабочими; в районе своей оседлости (Богемия, Моравия) они вправе арендовать в деревнях землю для личной обработки, преимущественно необработанные участки или пустыри, а если эти еврейские земледельцы примут крещение, то они получат арендованные участки в полное владение. Евреям дозволяется обучаться в общих нормальных школах или открывать свои школы по такой же программе под наблюдением учебного начальства; детям состоятельных лиц открыты и высшие школы. По истечении двух лет должно быть прекращено употребление еврейского или еврейско-немецкого языка и шрифта во всех деловых бумагах и публичных актах, под угрозой аннулирования всяких актов и обязательств, не написанных на языке страны (der landesüblichen Sprache). Отныне отменяются все внешние отличия евреев в одежде, обязательное ношение бороды и другие подобные правила, подтвержденные еще недавно Марией-Терезией. Велено также отменить тягостный налог «лейбмаут» (германский «лейбцолль»), взимавшийся у застав одинаково с проезжих евреев и провозимого скота, но с тем чтобы он был заменен каким-нибудь огульным сбором. Основной же налог «шутцгельд» остается в силе.

Таким образом, и «Толеранцпатент» был, в сущности, исключительным законом, только с примесью частичных облегчений. Прежняя регламентация внешней жизни была распространена на внутреннюю: на еврейскую школу и народный язык. В «Толеранцпатенте» и позднейших дополнениях к нему сквозила тенденция к вмешательству в духовную жизнь еврейских общин с целью насаждать там немецкую и «христианскую» культуру. Крещение награждалось, как мы видели, правом землевладения. Эту тенденцию имел в виду Мендельсон, когда он в своем манифесте истинной веротерпимости, в трактате «Иерусалим», изданном через год после императорского эдикта мнимой терпимости, писал: «Если гражданское объединение (евреев с христианами) может быть добыто только ценой нашего отступления от закона, который мы считаем для себя обязательным, то мы, как это ни больно, скорее откажемся от гражданского объединения... От нашего закона мы отступить по чистой совести не можем, а на что вам годятся сограждане без совести?» «Покорно благодарю за терпимость, которая дается с задней мыслью о религиозном слиянии («Glaubensvereinigung»), — писал Мендельсон своему сотруднику Гомбергу, известившему его об австрийских реформах. — Пока из-за толерантности будет выглядывать эта система слияния, я считаю такую игру в толерантность более опасной, чем откровенное преследование». Мендельсон еще более возмутился бы, если бы дожил до позднейших экспериментов Иосифа II над галицийскими евреями, которых он принялся «исправлять» путем жестоких полицейских мер, и увидел бы в роли их исполнителя самого Гомберга.

Борьба старого и нового духа сказалась с особенной силой в немецкой литературе. Новый дух блеснул ярким метеором в драме Лессинга «Натан Мудрый» (1779), этом поэтическом евангелии гуманизма и религиозной терпимости. Благая весть Лессинга преобразила все содержание понятия «толерантность». Истинная терпимость не в том, чтобы мы «терпели» чужую религию, считая только свою религию истинной, а в том, чтобы совсем отказаться от уверенности в обладании единой абсолютной истиной. Знаменитая притча о трех кольцах, в которых наследники не могли разобрать, какое подлинное и какое поддельное, применена в «Натане Мудром» к спору трех мировых религий ради одного великого вывода: люди ищут Бога, вечное и идеальное начало, разными путями, и никто не может быть уверен, что его путь — единственно правильный.

Благочестивое безумство — думать,

что Бога лучшего мы почитаем,

И поэтому навязывать его

насильно всей Вселенной.

В протестантской Германии, где «лжеучениями» считались католицизм и иудаизм, или в Австрии, где католики считали погибшими души протестантов и евреев, сказать такое слово было подвигом. Апостол гуманизма, Лессинг совершил этот подвиг. «Разве христианин и еврей прежде всего не люди, а потом уже христианин и еврей?» Такая возвышенная концепция толерантности была недоступна даже большинству тогдашней немецкой интеллигенции, и «Натан Мудрый» Лессинга, этот блестящий антитезис шекспировскому «Шейлоку», еще долго признавался творением еретической мысли. Через три года после появления «Натана Мудрого» опыты Иосифа II в Австрии показали, какая пропасть лежит между толерантностью Лессинга и «Толеранцпатента».

Через два года после появления гуманистической драмы Лессинга появился политический трактат другого друга Мендельсона, Христиана Вильгельма Дома (Dohm): «О гражданском улучшении евреев» («Über die bürgerliche Verbesserung der Juden», Берлин, 1781). У политика Дома гуманные мотивы переплетены с утилитарными, как свидетельствует само заглавие его книги: он доказывает правителям, что предоставление евреям гражданских прав есть не только акт справедливости, но и целесообразности, ибо это сделает евреев лучшими, исправит их недостатки. Перечисляя многие факты прошлого и настоящего, Дом резко обличает несправедливость народов по отношению к рассеянному народу. Он ставит евреям в заслугу их беспримерную духовную стойкость при величайших страданиях, доказывающую, что для них духовные блага дороже материальных. Если к евреям и прилипли какие-либо социальные недостатки, то это продукт их угнетенного состояния, заградившего им все прямые пути в естественной борьбе за существование. Если гнет испортил евреев как людей и граждан, то гражданское равноправие исправит их. Дом отрицает присущую евреям религиозную вражду к христианам, о чем Эйзенменгер и его последователи составили целую литературу. Если у них есть вражда к окружающим народам, то это лишь отклик на ненависть окружающих к евреям, на преследования, которым они подвергаются. Естественный вывод из этих правильных указаний тот, что нужно в корне изменить отношение к евреям: относиться к ним как к людям, к равным согражданам, снять все стеснения, которыми опутана их жизнь, открыть им все пути общественной и экономической деятельности. Дом лишь теоретически делает этот вывод как общую директиву для будущего времени; в настоящем же он рекомендует постепенное освобождение евреев от гнета, с одновременным их «гражданским улучшением»