Имидж старой девы - Елена Арсеньева

– Хорошо, – кивнул и Малютин. – Но это еще не все. Вы,Александр Васильевич…

Шурик дернулся было, но тут же понял, что речь идет совсемдаже не о нем, а его место в буфете.

– Вы, Александр Васильевич, отдаете мне кассету с записью«царицы доказательств». Зачем это вам? Вы лицо неофициальное! Служебное рвениене принуждает вас портить жизнь человеку. Шурик – он ведь и в самом делегениальный мастер… был. После того как Симанычев начал его шантажировать, унего отнялась правая рука. Вы не заметили, наверное, так, в быту, это почти невидно. Но гениальным столяром он быть перестал. Что касается меня… – Он перевелдыхание, слабо улыбнулся: – Ладно, не стоит обо мне. Симанычев погиб случайно,но заслуженно. Можно сказать, это бог его наказал, а не… – Малютин опять слегкараздвинул губы в улыбке. – Но об этом мы тоже не будем говорить.

– А о чем же будем? – угрюмо спросил Бергер.

– О чем? Да есть нам о чем поговорить. О жалости, например,к ближнему своему… Не хотите? Воля ваша. Тогда о том, что у вас был с намидоговор – найти Туманова за определенную сумму. Вы его нашли. Можете получитьсвой гонорар. И все, и покончим на этом!

Бергер вздохнул, достал из диктофона кассету и выложил ее настол.

Малютин открыл запертый на ключ ящик своего письменногостола, достал деньги. Доллары, сотенные бумажки.

– Это предназначалось Симанычеву. Но ему они уже непонадобятся.

Отсчитал пять тысяч, протянул Кириллу. Тысячу дал Бергеру.Эта сумма превышала обусловленный гонорар в четыре раза.

Потом Малютин пересчитал то, что осталось. Оказалось четыретысячи.

Кивнул:

– А это мы вернем.

– Кому? – не удержался Бергер.

Малютин только усмехнулся…

Бергер опустил голову, понимая, что утратил право задаватьвопросы.

Обиднее всего ему было в этот момент не за то, что они сКириллом отступают с поля боя. Может быть, и впрямь не стоит больше сражаться.Не за что! Гораздо больше заботило его и огорчало, что он никогда не узнает,чем Симанычев дожал Малютина. И… ее, неведомую. Ту, что выпустила в лицошантажиста облако жгучего газа.

Не узнает никогда!

Мы все продумали и разработали, казалось, гениальный план,но, едва очутившись на Марше-о-Вернэзон и войдя на знакомую маленькую площадь сфонтаном посередине (ага, значит, та красотка-Дракон все еще не нашла способавывезти с Блошиного рынка понравившуюся ей «вещичку»!), я начала спотыкаться.Почему-то чудится, что вот-вот рядом с рыцарем (он по-прежнему охраняет вход влавку Пьера Куси) появится долговязая фигура Фюре…

Какой-то человек и в самом деле находится в лавке, но это, ксчастью, не Фюре. Он сидит на круглой вертящейся табуретке. На худых,угловатых, сутулых плечах, как на вешалке, болтается серый пиджак изшелковистой ткани. Седоватые волосы, тщательно подстриженные и уложенные,спускаются на шею в продуманном беспорядке, тонкие пальцы в перстнях перебираютстопку каких-то бумаг.

При взгляде на эти бумаги меня охватывает странное чувство.Будто я снова держу в руках дневник, найденный в потайном ящике бюро работыВернона… Тот же оттенок бумаги – бледно-желтоватый, словно у старинныхманускриптов; тот же едва уловимый, может быть, даже воображаемый аромат сухихцветов, от которого у меня начинают легонько трепетать ноздри. Да еще пальцы,которые перебирают эти листки, какие-то… какие-то такие – с отличным маникюроми при этом удивительно «старорежимные». Худые, нервные, унизанные перстнями. Авпрочем, перстней всего два – потемневшая серебряная печатка и большой темныйизумруд в тонкой золотой оправе, – но это уж таки-ие перстни… Небось даже не уКартье куплены, а какие-нибудь подлинные фамильные драгоценности. Поэтомупальцы и кажутся унизанными ими. Вообще эти узкие руки, перебирающие желтоватыелистки, исписанные наклонным тонким почерком, если их заснять на фото,послужили бы отличной иллюстрацией к журналу «Любитель старины», или «Лавкадревностей», или еще к чему-то в этом роде.

– Прелестные письма, Пьер, – говорит обладатель этихмузейных рук. Между прочим, голос у него тоже «антикварный». Более всего он напоминаетшелест ветра над какими-нибудь доисторическими руинами: легкий, тихий, лишенныйэмоциональных оттенков. – Масса интересных деталей. Конечно, это не совсем то,что я разыскиваю, но все же я возьму некоторые из этих писем. Сейчас ещепросмотрю вон ту стопку и тогда выберу окончательно… – Он берет другой листок иначинает разворачивать его бережно, словно священнодействуя.

Я вздыхаю с превеликим облегчением. Итак, у «пирата» клиент!Слава богу, мы не одни с этим опасным «криминэлем»! Моментально чувствую себясвободнее и принимаю именно тот вид, который от меня требовал Бертран: богатойи легкомысленной особы, лишенной каких бы то ни было моральных устоев.

– Бонжур, месье, – говорит Бертран, оглядываясь. – О,кажется, мы наконец-то попали именно туда, куда надо!

– Чем могу служить, месье, мадам? – с полупоклономспрашивает «пират».

Я бросаю на него взгляд из-под ресниц, как и положенороковой женщине. Все-таки очень эффектная у него внешность! Ему бы в киносниматься, какой типаж! А может, Бертран ошибся? Может быть, это вовсе не пиратгрузил вчера вечером в мусорный контейнер труп убитого им человека? И он вообщене имеет никакого отношения к нападениям на антикваров?

– Я – литературный агент Мишель Дюпор, – нагло врет Бертран.– А это – моя клиентка. Она русская, – он делает кивок в мою сторону. – Онаизвестная в своей стране писательница, автор многочисленных историческихроманов. Некоторые из них сейчас готовятся к печати в издательстве «Глоб». Моюклиентку зовут… Алена́ Е…Есени́н.

Матушка Пресвятая Богородица! Это имя Бертран повторил разсорок, пока не выучил наизусть. И все же перепутал! Право, только французы с ихманерой ставить ударение на последнем слоге, способны произнести имя Алена какАлена́. Просто фантастика какая-то. И что еще за Есенин?! Пусть проститменя моя любимая писательница Алена Есенина за то, что я прикрылась ее именем,как вуалью, но она правда пишет очень недурные исторические романы, и с этим«псевдонимом» я гораздо увереннее себя чувствую. Правда, я и не предполагала,что это красивое имя можно так исковеркать.