Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

вниз. Но снова остановился, перехваченный кем-то более проворным, чем старый профессор. Послышались приглушённые голоса. Потом послышался звук закрывающейся двери, и кабина старого лифта с нарастающим завыванием заскользила к первому этажу.

– Жизнь – это добро. Смерть – это зло. Вечная борьба добра со злом. И если «светлые умы» борются за продление жизни, неважно какими методами, – стволовыми ли клетками, запчастями, – то они, согласись, отец, делают добро…

Профессор повернулся к сыну и, не обращая внимания на прибывшую к ним кабину лифта, укоризненно покачал головой:

– Какая же каша у вас, молодых конформистов, в головах!.. Жертвы вековых ненаучных заблуждений!

Наверху кто-то хлопал дверью, нетерпеливо топотал ногами, дожидаясь прибытия лифта, гостеприимно раскрывшего двери перед Волоховыми. Но те, увлекшись спором, приглашения того не приняли.

– Рождение и смерть – неотделимы друг от друга, продолжал свою лекцию профессор. – Именно круговорот рождения и смерти. Божественная искра, Атман, как называют душу индусы – бессмертна. Тело, оболочка Атмана – да, оно подвержено рождению и смерти. Но Божественную искру, Атман, может только потушить ТОТ, КТО управляет Ноосферой, как называл этот центральный космический информационный центр ещё Вернадский. Бессмертие всего человечества явно не в ЕГО планах. Круговорот жизни и смерти на Земле – вечен. И только так возможно вечное обновление жизни. Вот почему жизнь и смерть всегда идут рядом. Как добро и зло.

Волохов-старший, устав от дискуссии, снял шляпу и стал обмахиваться ею, показывая всем видом, что спор на тему жизни и смерти закончен. Наверху перестал стучать молоток хмурого лифтёра. Скоро он и сам торжественным шагом прошествовал мимо Волоховых, буркнув на последок:

– Ноги моей тут больше не будет! Не лифт, а ржавый гроб на верёвочках… Забегают, когда загремит в тартарары.

– Сейчас приедет? – вежливо спросил Владимир. – Можно вызывать?

Лифтёр, гремя своим пластмассовым чемоданом, ничего на это не ответил.

– Я знаю, – тихо проговорил профессор, – человеку лучше в ЕГО планы не вмешиваться, но я всё-таки решил вмешаться. И уже на пороге великого открытия.

– Ради человечества? – без тени иронии в голосе спросил сын.

– Ради тебя, дурачок! Старость не страшна даже со своей немощью и болячками. Вечного ничего нет.

– А что же тогда страшно?

Волохов неожиданно грустно улыбнулся:

– Одиночество. Оно, сынок, страшнее старости.

Владимир театрально пожал плечами: мол, вот тебе, бабушка, и юрьев день… Дверь пустой кабины лифта захлопнулась, и старый трудяга, скрипя ржавыми тросами, поползла вверх.

– Ну вот, – развёл руками сын. – Теперь пешедралом…

– Движение – это жизнь. Тут я с тобой не спорю, – сказал профессор.

Со скрипом открылась дверь первой квартиры, в которой жила дворничиха баба Дуся со своим сожителем. К образовавшейся смотровой щели приникла голова пожилой женщины в очках, к которым вместо дужек была привязана старая пожелтевшая резинка.

– А я думала, что опять пьяная компания тут базарит, – в щель высунула свой нос любопытная бабуля. – А это вы, пан профессор… Здрастьте. Нынче страшно по вечерам и на улице, и в подъезде. Моё место консьержа эта чёртова управляющая компания, – в этом месте своего монолога баба Дуся всхлипнула, – незаконно сократила, паразиты проклятые!.. Говорят, в целях экономии средств. А сами, понимаете ли, свои карманы набивают и набивают долларами и евриками этими… Вот рубль и дешевеет, дешевеет, а гречка всё дорожает и дорожает…

– Здравствуйте, – кивнул дворничихе Владимир, уже поднимаясь по лестнице.

Профессор ничего не сказал «незаконно сокращённому» консьержу, переквалифицированному в дворники. Он на дух не переносил дворовых сплетниц, уже давным-давно полностью «исчерпавших» не только себя, но и богатырский запас его, профессорского, терпения.

***

Они поднимались на пятый этаж довольно энергичным шагом. И Волохов-старший ничуть не уступал в темпе Волохову-младшему. Разве только дышал чуть тяжелее, но для своего («почти почтенного возраста», как определял его сам профессор) такая великолепная физическая форма старика могла восхитить любого геронтолога.

– Ты не обижайся, пап, – на третьем этаже сказал Игорю Васильевичу Владимир, – я не случайно удивился твоему, скажем так, нелестному определению бессмертию… Ведь, насколько мне известно, ты после смерти мамы бросился искать эликсир бессмертия. И, как понимаю, не нашёл его… Иначе бы ты уже давно осчастливил человечество.

Старик ответил не сразу. Он подошёл к широкому окну на лестничной площадке, которые сегодня ещё можно увидеть в многоэтажных домах старой постройки. Глядя на жёлтый пятачок дрожащего света под единственным горящем фонарём во дворе дома, задумчиво сказал:

– Я тогда пошёл не тем путём. В научном познании мира далеко не все давно проторённые предшественниками дорожки ведут к истине, сынок… Мама умерла, когда тебе было три года. Мы тогда оба увлекались альпинизмом, ездили с друзьями, такими же молодыми учёными, на Кавказ. В то наше последнее восхождение на Эльбрус Нина оступилась, сорвалась в пропасть, увлекая за собой страховочным тросом и меня… Я оклемался, мама – ушла… А у меня на руках двое детей – Иринка и ты, совсем ещё карапуз. Вот тогда и попутал меня бес заняться проблемой бессмертия… Хотя нет, не бессмертия, конечно, а вопросами долголетия человека. Стал собирать материалы из открытой печати, слухи, байки, мифы… Короче, всё, что было связано с личностями, который якобы прожили не сто, а двести, триста и более лет. У меня до сих пор в архиве хранится вырезка из французской газеты, в которой сообщалось, что легендарного Сен-Жермена видели в Париже, в декабре 1949 года. Это казалось невероятным. Журналист, писавший об этом, поднял подшивки парижских газет за 1750 год, которые муссировали слухи о графе Сен-Жермене, об этой странной личности. Газетчики тех лет утверждали, что графу известен путь, ведущий к бессмертию.

Владимир невольно улыбнулся, пытаясь скрыть иронию в голосе:

– И спустя 200 лет парижане, конечно же, узнали долгожителя…

Профессор уловил ироническую интонацию сына, но на этот раз совершенно не обиделся.

– Ты прав, Володя, к этому времени в Париже уже не осталось людей, лично знакомых с графом. Но я был молод, достаточно глуп и верил в эликсир бессмертия, который нашёл и счастливо принимал этот французский граф. Я верил, что Сен-Жермен нашёл путь, ведущий в бессмертие. Это ведь была не мифическая фигура, а реально существовавшая личность. Хорошо известно, что Сен-Жермен родился в 1710 году. Он объявлялся внезапно, как мой Серый кардинал… И не имел ни прошлого, ни даже какой-нибудь мало-мальски правдоподобной истории, которая могла бы сойти за прошлое. Одни считали графа испанцем, другие – французом, третьи – русским… Именно эта статья в газете, которую привёз из Парижа мой французский коллега, и сбила меня с панталыку. Стрелка автоматически перевела мой тогда шустрый