Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

уже составивших себе и состояние, и имя, неуёмной жаждой наживы. Если говорить о главной черте его характера, то именно алчность стала родной матерью многих пороков и всех достоинств этого типичного в своём роде еврея Агасфера.

Агасфер очень любил свой большой дом, в котором в зимние холода он согревался у очага, обложенного чёрным мрамором, а знойными летними днями спасался здесь от изнурительной жары. У него никогда не было друзей. Не то что не переносил шумных компаний, просто ещё при жизни отца, принимая заветы родителей, привык экономить и ещё раз экономить… А любые друзья, даже фальшивые, ненастоящие то есть, требуют и моральных, и материальных затрат. Тратиться на друзей Агасферу было не с руки, так как он мечтал за год обрести широкий круг богатой клиентуры, скопить достаточно денег и взять за себя дочь богатого ростовщика Семеона, жившего в Иерусалиме по соседству с Агасфером. Семеон был хорошо известен в узких кругах первосвященников и еврейских начальников. Поговаривали, что богатый ростовщик, суживающий деньги своим соплеменникам, был даже вхож в дом главного судьи, претора. Ростовщик первым узнал, что перед самой еврейской Пасхой в дом претора, в котором остановился приехавший в Иерусалим на главный праздник иудеев из Рима Понтий Пилат, по приказу первосвященников и начальников привели ужасного преступника, которого первосвященники требовали предать смертной казни. Этой сногсшибательной новостью, которая буквально распирала жирного Семеона, ростовщик поделился с соседом. Истекая потом от палящего солнца, он, брызгая слюной, повторял только одно:

– Какое ужасное преступление! Какое ужасное преступление!

– Он что, Сима, – сказал Агасфер, – отправил к праотцам дюжину твоих конкурентов? Что ты так радуешься с утра, негодуя на неизвестного тебе человека?

– Этот преступник совершил более страшное преступление, чем убийство! – воскликнул Семеон.

– Что может быть страшнее, Сима? – поинтересовался Агасфер.

– Слово его опаснее острого кинжала! Своим Словом, которое, будто смазанное оливковым маслом, проскальзывает в души законопослушных сограждан, он совращает народ, запрещает давать подать кесарю и называет себя… – в этом месте Семеон понизил голос до свистящего шёпота, – и называет себя, дорогой Агасфер, Царём!»

– Царём иудейским? – полюбопытствовал Агасфер, не впечатлённый рассказом соседа.

– Если бы иудейским!.. – ответил Семеон. – Говорят, – я это слышал от священников, бывших на тот момент в претории, – что он ответил самому Пилату…

– И что же он ответил, Сима?

– Он ответил, мой дорогой будущий зять, так, что язык повторить не решается…

– Перестаньте, папа! – подбодрил Агасфер будущего тестя. – Это же не вы придумали, вы просто повторите, а это в грех не вменяется.

– Понтий его спросил: «Значит, ты – царь иудейский?». А он ему так просто в ответ, как само собой разумеющееся: «Царство моё, уважаемый, не от мира сего».

– И что это, папа, значит?

– Это значит, что он знает Истину! А раз так, то это не простой странствующий проповедник без гроша в кармане. Это значит, сын мой, что он пришёл в наш мир, чтобы учить народ и возмущать его против несправедливой власти.

Агасфер вздрогнул при этих словах.

– Неслыханная в Иудее дерзость! И что есть Истина? Он поведал о ней претору?

– Пилат тоже поинтересовался этим, но пока ответа не получил. И хвала небесам, что не получил, иначе не миновать смуте в тихой Иудее, где даже нищие называют себя счастливцами.

На другой день он услышал от соседа Семеона, что игемон Иудеи римский наместник Понтий Пилат на открытой площадке претории, которая по-еврейски называлась гаввафа, собирает народ. И вовсе не для того, чтобы поздравить иудеев с великим праздником Пасхи.

Агасфер со своим соседом, с которым должен был вот-вот породниться, поспешили в преторию, к гаввафе, где уже на каменном помосте торжественно возвышалась фигура главного судьи, претора Иудеи. Только он мог узаконить просьбу первосвященников и казнить преступника. Но он мог и помиловать. Амнистировать одного из приговорённых к казне. В честь еврейской Пасхи. Это был древний обычай.

– По приказу своих начальников, воины привели ко мне вот этого человека, – сказал Пилат, показывая на молодого мужчину в светлых одеждах. – Они сказали, что своими речами он развращает вас, еврейский народ. Я допросил его и не нашёл его вины. Тогда я послал его к Ироду, но и тот не нашёл вины, достойной смерти. Я думаю всё же наказать его за проповеди и отпустить.

Еврейский народ молчал. Южный ветер, прилетевший с Синая, шелестел пыльными пальмовыми листьями.

– У вас же есть такой обычай – на Пасху отпускать одного узника. Вы что – хотите нарушить этот гуманный обычай пращуров ваших?

По толпе пробежал лёгкий ропот, который можно было трактовать и как «да», и как «нет». Как кому нравилось.

К уху Агасфера нагнулся сосед, только что о чём-то тайно переговоривший с первосвященниками.

– Надо просить не за этого преступника, а за Варавву! – горячо зашептал он. – Он хоть и убийца, но это менее безопасно для всех, чем проповеди Того, в белых одеждах…

И, придвинувшись так близко к Агасферу, что тот ощутил его дыхание, густо насыщенное запахами чеснока и варёной курицы.

– Ты, сын мой, должен первым крикнуть Пилату: «Распни его!». И увидишь – твой глас станет гласом народа. Толпа подхватит. Стоглоточным эхом отзовётся! Таков закон толпы. Будь мне зятем! Тебе зачтётся, сделай подвиг, Агасферушка…

Агасфер никак не решался на этот «подвиг». Семеон больно толкнул его локтём в бок.

– Что вы толкаетесь, папа? – недовольно буркнул врач. – Если вам не хватает места, то нужно меньше поглощать мучного и сладкого…И будете жить вечно. Или, примерно, около этого…

Но оба тут же замолчали. Потому что римские воины неожиданно увели с каменного помоста человека в белых одеждах. Толпа недоумевала. Ей было невдомёк, что Пилат, который невольно проникся к Человеку, знавшему Истину, симпатией, твёрдо решил для себя, наказав этого Проповедника-пророка, отпустить его на все четыре стороны. Но он боялся, что толпа, жаждущая не только хлеба, но и зрелища в свой святой праздник потребует распять Его. Нужно было вызвать сострадание толпы. И Пилат приказал воинам отвести Его во двор, жестоко избить, дабы побои были видны и задним рядам толпы, и надеть на преступника багряницу – короткую красную одежду без рукавов, застёгивающуюся на правом плече.

Один из воинских начальников, чтобы угодить главному судье, сплёл венец из колючего терна, возложил Ему на голову, и дал Ему в руки трость, вместо царского скипетра. Потом начальник, ёрничая, встал на колени и поклонился со словами: «Радуйся, царь иудейский!». А воины, угодничая уже перед своим начальником, стали плевать на Него и, взявши ту трость, били по голове и по