Нежность - Элисон Маклауд

class="p1">– Без твоей помощи я бы никогда не закончил опус.

– Чепуха, – говорит она и быстро целует его в щеку.

Двор прошивают насквозь капли дождя, и Лоуренс старается не кашлять. Виола вытаскивает шляпу у него из пальцев и водружает ему на голову:

– Не могу дождаться, пока опус выйдет из печати.

Он смотрит вокруг – на красные черепицы крыш, грядки, колосья в поле через дорогу, клонящиеся под золотым грузом.

– Мне кажется, что здесь я заново родился, – тихо говорит он Виоле.

Она кивает на дверь хлева и висящую рядом бело-голубую табличку:

– Надеюсь, ты попрощался с маленькой мадонной. Иначе она будет грустить. То есть еще сильнее грустить.

Взрывчатка уже заложена.

– Я буду скучать по мадонне и по тебе – почти так же сильно, как по твоей ванне!

Виола шлепает его по руке.

– Ну наконец! – отрывисто восклицает Элинор. – Улитка ты эдакая!

Из покрывала тумана, окутавшего сад, возникает еще одна подруга. Все смотрят на нее.

– К счастью, удалось задержать Лоуренса, который собирается нас жестоко бросить, – объясняет Элинор вновь прибывшей. – Ему бы следовало пойти вместе с нами в поход, но он, судя по всему, предпочитает сидеть в сухом вагоне, просто удивительно!

Джоан Фарджон, как всегда, по-девичьи скромно197 улыбается и кивает собравшимся. Ее волосы усеяны водяной пылью, а в руке она сжимает платок, словно у нее летняя простуда. Хорошо хоть, что дождь не слишком сильный. Похоже, она оставила в Лондоне и мужа, и младенца. Изгнанник снимает шляпу, приветствуя Джоан, но Артур ждет, времени нет ни на разговоры, ни на что другое – и тут появляется ее сестра и становится рядом.

– Вот теперь мы в полном составе, – говорит Элинор Виоле.

Розалинда.

Роз.

Женщина со снежного склона. Видение того январского дня. Лоуренс с полевым биноклем Уилфрида Мейнелла; она – с театральным. Головокружительное безмолвное общение на вершинах Сассекса, пока они оба снились низине.

Кровь бросается в голову, и ветер треплет душу.

– Мистер Мейнелл, – говорит Джоан, – позвольте представить: моя сестра, миссис Розалинда Бэйнс.

– Очень приятно, – говорит миссис Бэйнс толпе Мейнеллов и их друзей.

Она во плоти, думает изгнанник. Она здесь.

Артур взревывает мотором.

– Еще одна дочь почтенного сэра Хеймо Торникрофта! – провозглашает Уилфрид. – Добро пожаловать, моя дорогая!

Миссис Бэйнс здоровается с сестрами Мейнелл, они знакомы с юности по школьной хоккейной команде. Лишь затем она поворачивается к изгнаннику; лицо сосредоточенное, но загадочное. Он – отъезжающий гость семьи, с которой она чем-то связана; и знакомый, и незнакомый ей.

Ей двадцать с небольшим – она младше его лет на шесть-семь. Взгляд затуманен их общим воспоминанием, она робка, почти пристыжена, но смотрит прямо. Изгнанник не в силах оторваться от этого взгляда, от нее – и, неведомо даже для него самого, ранние наносы, сверкающие слои сюжета начинают формироваться в глубинных слоях его воображения. Молодая, красивая, полная жизни, словно пламя под солнцем198.

Он видит, как у нее в глазах проходит память того снежного дня – столбами света и тени. Сейчас, здесь, на квадратном дворе он с силой ощущает, что его видят, подлинно видят, так тверд ее взгляд. Да, сложен он отнюдь не богатырски. Но сколько в его сухопаром теле жизни, скрытой чувственности. Она угадала это своим женским нутром199. Ему не по себе, он словно прилип к месту.

Артур вылезает с водительского места и забирает у изгнанника коробку с птичьим гнездом:

– Это всё, мистер Лоуренс.

Он намекает, что изгнанник сейчас опоздает на поезд.

Уилфрид отряхивается от крошек и протягивает сильную ладонь:

– Ангела-хранителя в дорогу, Лоуренс. Не забывайте про нас: Пэлас-Корт, Кенсингтон! Мы всегда рядом!

Лоуренс поворачивается к Хильде. Вспоминает день, когда она прибежала в хлев, убитая новостью о смерти брата. Вспоминает, как хрупка она была в его объятиях.

– Ваш ланч в машине на сиденье, мистер Лоуренс. Смотрите не раздавите случайно! – Она берет изгнанника за руку.

Он целует ее в лоб, словно она из всех собравшихся ему всего дороже, – конечно, так оно и есть, ибо она лучше всех их знает, как прекрасна и как хрупка жизнь. Ее брату не было и восемнадцати, когда окоп обрушился и похоронил его заживо.

Все притворяются, что не обращают внимания на дождь, который все усиливается. Мэделайн и три девочки провожают изгнанника к машине. По дороге через передний двор он слышит ямбическое постукивание тяжелой ноги Сильвии. Уезжая, ловит его эхо у себя в сердце.

Он так и не узнал эту девочку. Она всегда была слишком отдельна, слишком замкнута, загадочная, меченая, примечательная. Она тронула его – скорей, ее душа, чем вызывающая жалость нога, – и, нехарактерно для себя, он робел и не мог подойти к ней привычным манером, в роли доброго дядюшки. К тому же она не выпрашивала его внимание, в отличие от всех остальных детей.

Она обладает удивительно независимым духом, прямо светится этой независимостью. Воистину, сейчас, стоя во дворе у дома, изгнанник любит ее почти как собственную дочь и жалеет, что она не его.

Роз… Розовое пламя. Может, он ее выдумал? Он ищет ее глазами, выкрикивая последние прощания и приветствия. Но что ей сказать? Он прекрасно осознает буйство собственных страстей. Они часто так переплетаются, что превращаются в фарс. Кроме того, он женат, а это вопрос принципа, которым он, возможно, дорожит больше, чем собственно женой.

Он ее выдумал. Роз. Он почти уверен. Значит ли это, что его впечатления ложны? Или оттого они становятся лишь еще более истинными?

Ответ он узнает только через пять лет в Италии, 10 сентября 1920 года. У Розалинды будет белый дом в конце террасного ряда, высоко на склоне горы над Флоренцией – дом и склон, теперь для него невообразимые, над мерцающей оливковой рощей. Огоньки будут зарождаться в пьянящей темноте под балконом, словно раскрываются ночные цветы. Он и она окажутся друг для друга внове – больше не пленники страны, скованной войной.

Сейчас, пока они оба стоят, застыв на краю пропасти непознаваемого будущего, на дворе среди Мейнеллов, что-то в нейронах мозга, примитивное, плазмическое, что-то не знающее разницы между памятью и предчувствием полно всклянь будущей сентябрьской ночью, ибо таковы тайные преображения любви, неподвластные картографу.

Изгнанник заставляет себя сдвинуться с места, улыбаясь всем. Он знает, что у него никогда не будет детей. Знает, что не доживет до старости. Знает, что больше не вернется сюда. Все, кто рядом, вдруг кажутся ему драгоценными и вместе с тем призрачными; живые и жизненно важные, они в то же время тают у него