Нежность - Элисон Маклауд

продолжал бежать. Все полчаса своей войны он бежал, сильный и ловкий, по грязи, крови и воде. Он перескакивал через трупы. Он чувствовал, как пружинят под сапогами доски гатей; как скрипит на зубах грязь; как отдаются в костях разрывы снарядов. Сама земля раскалывалась, но он все держался на ногах, бежал уверенно, сердце грохотало в ушах, и тут его прошила первая пуля, и он упал, и казалось, что падение длится вечно.

Он всегда был хорошим бэтсменом, не боялся ни пейсменов, ни боулеров. Он умел ударить на шестерку с хорошей высотой. Умел сделать пулл-шот. Замах всегда начинался с ног.

Когда раздался свисток, он вылез из окопа и побежал. У него было отличное чувство равновесия и сильный шаг. Он смотрел только на обгорелые остатки леса, обозначавшего восточную границу деревни. Он не думал о том, что в деревне предстоит рукопашная. После многих месяцев учебного лагеря и тесноты окопов бег дарил странную свободу.

Сейчас в больничной палате, в одиночестве, его, официально выведенного из строя, затрясло. Тело перестало слушаться разума, и шестеренки его механизма осыпа́лись на пол.

Сиделка сжала ему руку, потом переменила повязку. Рана воняла керосином. Санитар оставил на железной тумбочке у кровати стакан имбирного лимонада. Перси вспомнил, как пожилой лейтенант полоскал горло, прежде чем выкрикивать приказы на строевой подготовке. Он спросил у сиделки, сколько может прожить человек, если у него легкое свешивается наружу. Она не знала.

Она помогла ему держать стакан. Напомнила, что скоро он окажется в Лондоне и увидит родных. Он должен написать им, что его скоро перевезут, чтобы они могли его встретить.

Он представил себе Мэделайн, какой видел ее в последний раз в коттедже, в спальне с низким потолком: обнаженную у окна, раскрасневшуюся. Полные женственные бедра. Наклонилась, чтобы стереть с бедра его семя. В тот день они не зачали ребенка и теперь уже не зачнут.

Его дочки пели ему, пока он лежал, размозженный взрывом, в ложбине.

Сестра милосердия пододвинула стул к его койке и приготовилась записывать письмо под диктовку. Она сказала, что будет слушать его слова, но не слышать.

Дорогой брат!

Поскольку обо всем уже написано в газетах, не будет большой беды, если я сообщу тебе, что был между Фрикуром и Маме. Я вылез из окопа на первой линии своего батальона, как писал тебе в прошлом письме, мы начали атаку в 7:27 утра и залегли на нейтральной полосе, куда не долетали ни наши, ни их снаряды. Наши прекратили обстрел в 7:30, и мы побежали дальше, но около 8 утра в меня попали две пули из пулемета, сбоку, переломили мне бедро довольно высоко, прошли насквозь, но не задели кровеносных сосудов и нервов. Я остался на месте и ждал около 8 часов, пока не явились врач и санитары с носилками. К счастью, я оказался в естественном углублении вроде воронки, так что, хотя снаряды и разрывались совсем рядом, я был в укрытии. Батальон пробежал мимо меня очень быстро, но все равно было на что посмотреть.

Последовало мучительное путешествие длиной около 2 миль на носилках до первого перевязочного пункта. Потом в карете «скорой помощи» на другой перевязочный пункт, где я провел ночь и где мне сделали операцию.

Потом два скучных дня сплава по Сомме на барже.

Сейчас я в головном госпитале, здесь и останусь, пока меня не сочтут годным для перевозки в Англию. Меня утомляют не столько раны, сколько шина, причиняющая адские мучения. Кроме того, я уже много дней не спал и страдаю острым разливом желчи и диспепсией. Однако я снова начинаю есть и в целом, принимая во внимание, что со мной произошло, чувствую себя не так уж плохо. У меня слегка расстроены нервы, но это, скорее всего, из-за бессонницы. Что-то со зрением, а во рту постоянная сухость. Я надеялся, что меня перевезут через Ла-Манш сегодня, но сейчас сказали, что не выйдет. Видимо, меня отправят куда-нибудь в Лондоне. По прибытии я тебя извещу.

Всегда твой

П.189

Письмо ушло в Англию следующим транспортом, но отправитель остался. Всего через несколько часов после диктовки у него началась газовая гангрена. Лихорадка перешла в бред; левая нога сначала побелела, а потом стала красно-бурой. Гной пах очень сильно, и нога раздувалась стремительно прямо на глазах сестры милосердия, стоящей у койки.

Столь многое уходит из сознания, прежде чем сознанию приходит конец…190

Ногу ампутировали.

Казалось, в его существе зияет огромный провал…191

Дыра растянулась в бесконечную пустоту, и перед ним возник дощатый мостик через ручей. Он перешел мостик, двинулся дальше по общинной земле и еще дальше – на общинный луг Грейтэма. Не важно, что его белый крикетный фланелевый костюм промок от крови. Похоже, никто не замечал. Обе ноги были на месте. А это самое главное.

День клонился к вечеру, матч заканчивался, и было слышно, как под навесом звенят чайные чашки. Перед ним снова стояла Мэри, дочка его невестки Моники, неуклюжая и робкая, спрашивая разрешения сфотографировать грейтэмскую крикетную команду.

Он собрал остальных. Притащили стулья и табуретки. Он уселся на землю в первом ряду, по команде Мэри подвинув длинные ноги так, чтобы они попали в кадр. На ее счет «три» он снова уставился в объектив, как бы говоря: «Я нахожусь именно там, где предназначен находиться. Я могу быть только тут и больше нигде».

Заслонка открылась и закрылась.

Живи и давай жить…

И Персиваль Лукас больше не приходил в сознание.

Эдвард, брат Персиваля Лукаса, был всегда предсказуем и точен в движениях, но в это утро, после прибытия первой почты, экономке пришлось звать на помощь соседа, чтобы помог поднять ее нанимателя, лежащего на полу в кабинете. Сначала пришла телеграмма. Потом письмо.

Я надеялся, что меня перевезут через Ла-Манш сегодня, но сейчас сказали, что не выйдет. Видимо, меня отправят куда-нибудь в Лондоне. По прибытии я тебя извещу.

Боже милостивый.

Ох, Перси.

В тот же день Эдвард отправится из Лондона в Грейтэм, везя запечатанное письмо, которое Перси оставил жене перед отправкой во Францию. Мэделайн, невестка Эдварда, возьмет письмо, не говоря ни слова. Уйдет в коттедж к сестре Монике и в последующие несколько месяцев почти не будет оттуда выходить. Весть о смерти Перси проделает брешь в будущем, в которое она до сих пор всегда верила.

Ей сообщили, что младший лейтенант Персиваль Лукас будет похоронен во Франции. Ей