Нежность - Элисон Маклауд

на глазах. Но передумывать уже поздно, а его природа не терпит нерешительности, колебаний.

Вперед.

Что ему остается, кроме как идти вперед?

– Я сообщила Перси, что вы нас покидаете на этой неделе, – говорит Мэделайн, держа его под руку по пути к автомобилю.

Пока она говорит, будет невежливо отвернуться от нее, чтобы проверить, смотрит ли еще ему вслед Розалинда. У него туманится в голове, слабеет слух. Сердце упало куда-то в желудок, а она, Роз, – одновременно чудо и катастрофа.

– Перси просил меня выразить «огромную благодарность» за заботу о нашем саде. Просил попрощаться с вами за него и передать наилучшие пожелания.

Она целует Лоуренса в щеку, и он в полном замешательстве лезет в машину.

Артур снимает машину с тормоза, изгнанник высовывает голову в окно. Он салютует девочкам Лукас, которые стоят под дождем со строгими лицами, ожидая мать. Он опять встречается взглядом с ней, миссис Розалиндой Бэйнс. Волосы ореховые, кудрявые, все в тугих завитках200.

Кто она такая?

Джоан отвернулась и разговаривает с Моникой, но Розалинда не присоединяется к их беседе. Она стоит, сцепив руки, так же спокойно, как стояла тогда на заснеженном холме, встречая взглядом его взгляд.

Автомобиль трогается с места и тяжело выезжает на дорогу. Все мейнелльство увязывается следом. Розалинда исчезает из виду. Она здесь новенькая, она может только стоять на месте, пока семья провожает гостя и дорогого друга.

Англия, англичане так печалят меня, что я готов покинуть их навсегда201. Он разворачивается на сиденье, чтобы бросить последний взгляд на «Колонию». Мэри ухватила Беспечного за шкирку, чтобы он не побежал за машиной. Малышки Лукас с белыми, как маргаритки, головками расчесывают укусы мошкары на голых ногах. Виола и Элинор исполняют на дороге прощальную пародию на «моррис», со стуком скрещивая большие палки, чтобы рассмешить удаляющегося гостя. Он в самом деле смеется. Артур наблюдает танец в зеркало заднего вида и тоже ухмыляется. Моника присоединяется к остальным и машет. Под дождем она похожа на длиннолицую рыдающую мадонну. Он видит, как Хильда похлопывает ее по руке, не переставая бешено махать ему вслед. Уилфрид Мейнелл раскачивается на пятках, запустив большие пальцы в проймы жилета. В поле по ту сторону дороги поднимает голову Рори, пони детей.

Изгнанник растерян – он в приподнятом настроении, но вместе с тем выбит из колеи. Мейнелльство все дальше, все меньше. Мэделайн высоко поднимает руку, как бы говоря: «Не забудь, мы здесь».

В этот миг прощания изгнаннику внезапно кажется, что они – и впрямь его семья, его родные, чье общество, чье тепло принадлежит ему до конца жизни. Он опять задумывается: что он за человек, что делает, почему уезжает, зачем написал тот рассказ. Его охватывают обычно чуждые ему колебания. «Вернись, вернись», – твердит голосок внутри. Элинор, Виола, Хильда, Моника, малютка Мэри – он по всем ним уже скучает. И Розалинда: здесь, сейчас, явленная во плоти. Он вернется в «Колонию». Отзовет рассказ из печати.

Фрида сейчас кажется ему каким-то наростом, опухолью, удаленной хирургически: когда-то часть его, но теперь – просто инородное тело.

Он любит эти места. Он любит Мейнеллов. Так, словно они его кровная родня.

Однако он не возвращается. Через месяц с небольшим, когда гранки рассказа «Англия, моя Англия» найдут путь на волю, его имя запретят произносить в «Колонии», а фотоальбом Мэри за 1915 год, «год нашего особого гостя», будет уничтожен.

Машина медленно движется по проселочной дороге, и тут Барбарой, младшей из девочек Лукас, овладевает чисто детский порыв. Она отделяется от матери и бежит – на пухлых ножках, сжимая куклу, под дождем, по лужам, за автомобилем. Ей, конечно, не догнать, но изгнанник наблюдает за ее стараниями в окно заднего вида. Живое смелое личико очень серьезно. На бегу девочка держит вертикально, за щиколотки, пупса – ведь он тоже должен видеть, как уезжает гость, или попрощаться с ним, или проводить. Младшая дочь Персиваля Лукаса поднимает куклу высоко, словно та – последний свидетель истории, частью которой они все только что стали.

Наследница

i

Поезд Лондон – Пулборо отошел от перрона в десять утра, и Бернардина, известная больше как Дина, только успела снять колпачок с самописки. Тут в полупустой вагон ворвалось огромное семейство и словно заполонило его весь. Дина широко улыбалась детям, которые подпрыгивали на сиденьях в восторге от предстоящего приключения в дебрях за пределами Лондона. У всех детей были большие уши, в папу – прозрачные, как лепестки, оттопыренные по обе стороны лица.

Дина взглянула в окно, где мелькали последние остатки лета, словно кадры на конце бобины с кинофильмом. На откосах железной дороги душистый горошек оплетал плюмажи буддлей. Подмигивали, вспыхивая на солнце, бутылки из-под кока-колы. Старый зеленый железный каток для белья, брошенный и ржавеющий. Дина взглянула на часы. Уже половина одиннадцатого.

Время летит.

Сидящий рядом ребенок полез мимо нее к окну, чтобы посмотреть хоть на что-нибудь. Позади ерзали и лягались его брат и сестра.

Она прикусила губу и сунула рукопись – точнее сказать, половину того, что, как она пыталась себя убедить, было романом, – в сумку. Современный роман может быть и не очень толстым, уговаривала она себя. Конечно, она сможет родить полторы сотни страниц – столько, сколько у Вирджинии Вулф, хотя, вероятно, и не столь талантливых. Виола, двоюродная бабушка Дины, создала вполне приличные романы. Но способна ли писать сама Дина? Если бы она хоть о чем-нибудь знала – о чем угодно. Если бы ей было что сказать. Тогда задача, возможно, не казалась бы такой трудной.

Очень уж много всего приходится выдумывать.

Ужасно бесит, когда ты молода, и еще – когда тебе вечно твердят, что для написания романов нужны возраст и мудрость. Чем, по их мнению, Дина должна заниматься следующие двадцать лет? Смириться со своей посредственностью и ждать, пока придет талант? Она, конечно, умеет ждать, но она не мазохистка.

Она пыталась посылать рассказы в университетский журнал, но тамошние редакторы все были чрезвычайно мозговитые молодые люди, и ее последний рассказ вернули с вердиктом, состоящим из одного слова: «Цветисто!» Она посылала и другие рассказы – в несколько небольших, но изысканных литературных журналов, но и там ее отвергли. «Не подходит». «Неубедительно». Единственный ответ, внушающий мало-мальский оптимизм, звучал следующим образом: «Попробуйте еще раз».

Каждый месяц это зрелище повергало ее в уныние: конверты с возвратами в ее почтовой ячейке в Пейль-Холле. Они торчали наружу, как толстые языки. Привратник отрывал глаза от конторки,