Нежность - Элисон Маклауд

болезнь. Присыпавшая ноги земля была мокрой и неприятно пахла.

Дерево указало на что-то обугленной ветвью: «Ветка и корень, ветка и корень».

Он умудрился чуточку приподняться, полусесть, осмотреть себя. Снял тяжелую от грязи шинель и обвязал чистой стороной вокруг ноги, чтобы остановить кровь.

Чудовищная боль.

Держать раненую конечность приподнятой. Остерегаться снайперов. Ждать, пока враги отступят. Лежать на спине или животе, пока не придет помощь.

Его стошнило. Он снова упал на землю.

Деревья сказали: «Пень гнить чернь шнур зелень искра».

Деревья спросили: «Пень, где твои побеги?»

В Рэкхэм-Вуд. Белокурые головки, как ромашки. Кипение жизни. Его девочки в Рэкхэм-Вуд. За ручьем, за мостиком перекликались их голоса.

Когда он очнулся, тени на земле удлинились. Деревья молчали. Губы прилипли к зубам. На языке и зубах ощущались песок и пыль, словно он уже начал сливаться воедино с землей.

Он лежал, ноги придавила огромная масса окровавленной земли. Он смутно смотрел на нее, думая, что она, должно быть, очень тяжелая. Он тревожился – очень сильно, и эта тревога легла грузом на его жизнь. Непонятно, почему земля, покрывающая ноги и бедра, так пропитана кровью. Одна нога лежала странно отклонившись. Он силился слегка пошевелиться. Нога не двигалась. Казалось, в его существе зияет огромный провал. Он знал, что ему оторвало кусок бедра185.

Он никогда не прочтет эти слова.

Это было милосердием, и вместе с тем не было.

Он поднял голову и потянулся вверх изо всех сил, чтобы выглянуть за край ложбинки. Вокруг валялись тела – как поваленные деревья после сильной бури. На земле неподалеку корчился человек.

– Они скоро придут! – окликнул его Перси, стараясь говорить отчетливо. Санитары с носилками из полкового лазарета. Они всегда приходили после наступления, чтобы подбирать тех, кто был еще жив, но не мог сам кое-как передвигаться. Обезножевших. Лежачих раненых, так их называли. В горле ужасно пересохло. – Носилки. Они…

Он попытался сфокусировать взгляд. Он узнал эту макушку, узкий венчик седоватых рыжих волос. Он приподнялся на локтях. У человека была разворочена грудь, наружу свешивалось легкое.

– Лейтенант Бегормли, сэр?

«Чиф чаф чиф чаф чиф чаф», – ответила одинокая птица.

Будь он в силах, выстрелил бы лейтенанту в голову.

– Господь с вами, сэр, – позвал он. Губы складывали слова, но слышался лишь слабый хрип. – Господь с вами.

Это был нагой и священный миг. Деревья скрипели. Что-то пробежало у него по ногам. Потом он уснул в своей колыбели, как малыш, и ему снились дурные сны. В одном сне ему изрубили лицо тесаками, и синие глаза в окружении красного мяса в ужасе смотрели на врагов. Он прекрасно понимал, что произошло: он лишился лица. Потерял лицо. Такое откровение принес ему сон.

Это правда, сказал он себе, проснувшись от ужаса. Он так быстро пал. В самое первое утро на фронте, в первой же битве, в первый же час.

Он бросил семью. Никакой указ не заставлял его идти на фронт.

В то утро он просто бежал. Больше ничего.

Все, чего он достиг долгой учебой, жертвами, – заставил врага потратить две пули.

Казалось, в его существе зияет огромный провал огромный про вал186

Он просыпался, засыпал, вспоминал. Каждый раз, когда он выныривал на поверхность, его пронизывала дрожь.

Он был как садовый цветок, который трепещет на ветру жизни, а потом осыпается, словно его и не было187.

Взрывы снарядов стали слабее и реже.

Он ощущал тошнотворно сладкий запах от размозженной ноги.

Жужжали мухи.

Он всеми силами пытался что-то припомнить. Что это было?

Кто-нибудь придет. Жди. Держи раненую конечность приподнятой.

Ему было жарко. Холодно. Тело дрожало. Душа тоже. Иногда он был в собственном теле, иногда дрейфовал вне его. Остерегайся снайперов. Рука была липкая – он не мог вспомнить почему. Может, свалился с дерева? Он упал так быстро, так внезапно. И все же – казалось ему – падал очень долго, как бывает, когда споткнешься о камень на дороге.

Зубы стучали. Мозг горел огнем. А его дети пели. Три голоса. Мостик из звуков через ручей, бегущий из Рэкхэм-Вуд. Он снова видел перед собой этот ручей. Вода прозрачная, как слезы. Он слышал песенку девочек: «С пчелкой я росу впиваю, В чаще буквиц отдыхаю, Там я сплю под крики сов, крики сов, крики сов…»188 Но не мог перейти к ним, на ту сторону.

Он лежал в ложбине. У него не было голоса. Сквозь клочья дыма он смотрел в дыру неба, в глаз Бога, спокойный и немигающий.

В полевом лазарете ему сообщили, что у него размозжено тело. Медики диагностировали открытый оскольчатый перелом левого бедра и таза. Бедренная кость и таз были не просто сломаны – их раздробило на мелкие кусочки.

Он смотрел, как в лазарет бредут, шатаясь, раненые, сгорбленные под тяжестью шинелей и вещмешков. Некоторые все время падали. Другие три дня просидели в воде. Лица у них были белые, измученные, или одни глаза сверкали на лице, покрытом коркой глины. От большинства воняло – траншейная стопа. Те, кто еще кое-как держался на ногах, ходили взад-вперед, словно в трансе, и грязь, засохшая в щетине обросших лиц, придавала им сходство с ранеными зверями.

Его прооперировали. Такой тип ранения, положение пуль, их воздействие на бегущего человека – со всем этим медики были еще мало знакомы, но быстро наверстают. Расцветет производство инвалидных колясок, обеспечивая мобильность парализованному поколению.

Пули в ноге Персиваля Лукаса нашли и извлекли, на ногу приладили новую экспериментальную шину. Все это было пыткой, но он ничего не сказал, во всяком случае медсестре. Потом его перевели.

В головном госпитале другая медсестра объяснила, что его отправят в Лондон, как только организуют транспорт с вытяжением. Травмы таза осложняли дело. На фронт он больше не попадет. Это было очевидно даже ему. Но ни один врач не заговорил с ним о том, будет ли он когда-нибудь ходить.

Его стошнило на пол.

На больничной койке, под вытяжением, он сильнее ощущал беспокойство и одиночество, чем в яме среди дымящихся остатков Фрикурского леса. Раненый на соседней койке все время молчал и только смотрел в потолок – кататония. Перси видел, что у соседа пролежни, но санитаров, чтобы его переворачивать, не хватало, и пролежни мокли и смердели.

Перси поймал себя на том, что гадает о судьбе Виктора, солдата с изъязвленными ногами и одолженными портянками. Где он сейчас? Опять в окопе? Удалось ли ему обогнать пули?

Сам Перси побежал, когда прозвучал сигнал к атаке, и