Аромат изгнания - Ондин Хайят

каждый год. Эти несколько дней, проведенных вместе, утешали нас после всех разлук. Эстрелла сразу приняла его. Она не задавала о нем никаких вопросов, как будто было в порядке вещей, что этот большой человек с зелеными глазами и буйной гривой является раз в году и заполняет собой всю квартиру.

– Луиза, у тебя блестят глаза, когда ты на него смотришь!

– Если бы ты пригляделась хорошенько, то увидела бы, что блестят не только мои глаза. С ним все мое существо блестит!

– Значит, ты из золота?

– Из золота, из бриллиантов, из нефрита, из амбры…

33

Талин припарковалась на авеню Фош в 16-м округе Парижа. Она всегда терпеть не могла этот район – на ее взгляд, мрачный и наводящий уныние. Квартира ее матери находилась на последнем этаже очень красивого каменного дома, с большой террасы открывался вид на Париж. У подъезда Талин захотелось повернуть назад, как всегда, когда она приезжала к Элен. Она никогда не звала ее «мамой», просто не могла. В присутствии Арама ей было бы легче, но она должна была встретиться с матерью наедине. Много вопросов осталось без ответов, и молодая женщина не могла больше выносить молчания, сопровождавшего ее всю жизнь. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы позвонить матери и попросить об этой встрече. Элен расспрашивала ее, хотела знать, почему им так необходимо увидеться, но она постаралась не отвечать на вопросы. Талин набрала код, толкнула тяжелую дверь из светлого дерева и нажала кнопку видеофона. Включился резкий, неприятный свет. В холле зазвучал сухой голос матери, и открылась вторая дверь. Лифт поднял ее на седьмой этаж, и ей пришлось звонить несколько раз, прежде чем Элен соблаговолила впустить ее. Занятая телефонным разговором, она с легкостью переходила с французского на английский. Талин пошла за ней, невольно восхищаясь элегантностью матери, одетой в кремовый брючный костюм и туфельки без задников на низком каблуке. Она не выглядела на свой возраст.

– Сядь, – сказала мать приказным тоном. – Я сварила кофе.

Талин принесла кофейник и чашки, ожидая, пока мать закончит отправлять сообщения. Элен положила телефон на стол и повернулась к ней.

– Говори, зачем пришла.

У Талин было чувство, что перед ней чужая женщина, и хотелось убежать, как всегда. Но она заставила себя продолжать.

– Что ты знаешь о детстве Ноны? – в лоб спросила она.

Мать вздохнула.

– Вот, значит, почему ты хотела меня видеть, – нахмурилась она. – Зачем к этому возвращаться? Я ничего не знаю, Нона об этом не рассказывала. Впрочем, мне абсолютно все равно.

Талин всматривалась в ее лицо, не выражавшее никаких эмоций. Она ощутила в сердце знакомую боль. Оно сжималось, ему не хватало воздуха. Она сосредоточилась на запахе амбры, чтобы перевести дыхание. Она хочет ответов и не уйдет, пока их не получит.

– Перед смертью Нона оставила мне три тетради, – продолжала она.

Было видно, что эта информация неприятна Элен.

– Три тетради, написанные ее матерью, Луизой Керкорян. В них вся история нашей семьи.

– Как будто Ноне больше делать было нечего. Зачем ворошить это? Дело прошлое.

Талин почувствовала, как в ней поднимается гнев.

– О чем ты, собственно, говоришь? О полутора миллионах погибших, жертвах армянского геноцида?

– Ты в точности как она. Любишь громкие слова и склонна к преувеличениям. По правде сказать, я не знаю, что там в этих тетрадях, и мне на это наплевать с высокой колокольни.

Она посмотрела на часы.

– Ты сказала по телефону, что хочешь со мной поговорить. Уже поздно, а у меня много дел.

Талин душили грусть и гнев, но она заставила себя продолжать.

– В третьей тетради Луиза пишет о тебе. Она рассказывает, что однажды утром сорок второго года в ее квартиру в Бейруте позвонили. Когда она открыла, за дверью стояла ты с чемоданом. Тебе было четыре года. Она нашла в твоей сумке письмо от Ноны, та объясняла, что она тоже не мать и не может заниматься тобой. Луиза пишет, что она тебя вырастила, что у тебя не было даже имени, и это она назвала тебя Эстреллой.

Элен посмотрела на нее сурово.

– Все это лишь нагромождение лжи! – воскликнула она.

– Как это?

– Нет ни слова правды, кроме этого дурацкого имени, которое я поспешила сменить по достижении совершеннолетия.

– Да что ты говоришь? Это написано черным по белому.

– Ноги моей никогда не было у Луизы.

Элен, похоже, говорила правду. Талин уже не знала, кому верить.

– В таком случае, почему ты просто не расскажешь мне, что произошло?

– Ничего не произошло. По крайней мере, ничего, что касалось бы тебя.

– Что ты несешь? Речь идет о тебе и о Ноне – конечно, это меня касается! Вы никогда ничего мне не рассказывали. Я хочу знать, почему растила меня она, а не ты. И главное, почему ты всегда меня терпеть не могла!

Талин трясло. Она со злостью вытерла слезы. На лице ее матери читалось напряжение.

– Тебе всегда нужны были драмы, – припечатала она. – Еще совсем маленькой ты пристрастилась к мизансценам. Рассказывала всем, что я тебя не люблю. У тебя были такие требования…

– Требования? – воскликнула Талин. – Я просила лишь немного внимания. Четверти того, что ты уделяла Араму, мне хватило бы с лихвой!

– Ты ревнуешь к брату, с тех пор как научилась ходить.

– Почему ты не скажешь прямо, что предпочитаешь его мне?

– Потому что это неправда.

– Правда, и ты это прекрасно знаешь. Все всегда было только для него. Я не в обиде на Арама, я его очень люблю. Я в обиде на тебя. Я не уйду, пока ты не скажешь мне правду.

Слова вылетали со всей яростью, которую она копила в себе с детства. Это была их первая настоящая стычка, Талин всю жизнь избегала конфронтации с матерью, и раньше ее всегда защищала Нона.

– Достаточно, чтобы ты просто призналась.

– Мне не в чем признаваться, я ни в чем не виновата.

– Нет. Ты виновата в недостатке любви. Почему ты не хочешь ничего мне сказать? Ты не понимаешь, что мне это нужно? Не можешь в кои-то веки подумать о ком-нибудь, кроме себя любимой?

Слезы текли по щекам Талин. Элен смотрела на нее, не шевелясь. Она пригладила волосы в нерешительности. Странное волнение на несколько мгновений изменило выражение ее лица.

– Ты в самом деле хочешь знать правду? – тихо сказала она.

Талин вдруг захотелось убежать. Может быть, вообще не стоило приходить. Вдруг она недостаточно сильна, чтобы услышать правду?

– Ты всегда считала Нону своей матерью, она заняла