Аромат изгнания - Ондин Хайят

мое место. Но твоя драгоценная Нона, которая тебя вырастила, которую ты любишь и боготворишь, никогда не привозила меня к Луизе.

Горькие складки у рта Элен стали глубже.

– Но что же тогда произошло?

– Она меня бросила.

– Как это? – оторопела Талин.

– Нона постоянно путешествовала ради своего личного комфорта, и я ей мешала. Она привыкла оставлять меня там и сям, у друзей. Поначалу заезжала меня навестить, потом и вовсе перестала.

Боль Талин нарастала.

– Нона меня бросила. И что с того, что потом она вырастила тебя как свою дочь?

– Нет, этого не может быть.

– Она всегда считалась только с собой, – злобно продолжала мать. – Ты боготворишь ее с первого дня. Все эти годы я не хотела лишать тебя иллюзий. Я бы и словом ни о чем не обмолвилась, не приди ты умолять меня сказать правду.

Как могла Нона так поступить? В шоке Талин не знала, что сказать. Она чувствовала себя странно пустой, словно под анестезией, и ощущала в глубине души огромное горе, которое была не в состоянии выпустить на волю. Ей хотелось что-нибудь сказать матери, но язык не поворачивался. Элен не поощрила ее ни единым жестом, глядя куда-то вдаль, ей не терпелось, чтобы дочь ушла. Добавить было нечего. Молодая женщина поставила кофейную чашку на стол, встала и направилась к двери. Уходя, она обернулась и встретила взгляд матери. Она прочла боль в ее глазах. На миг ей захотелось броситься к ней, обнять, наверстать все упущенное время. Она порывалась сказать хоть что-то, но Элен вся подобралась.

– Пока, – с трудом выговорила Талин.

Бронированная дверь захлопнулась за ней. Молодая женщина поспешила покинуть дом и пошла по тенистым аллеям авеню Фош. Ее вынесло на скамейку, и она села, раздавленная словами матери. Та, кого она всегда обожала, предстала в мрачном свете. Нона стала матерью для нее и спасла ее от равнодушия Элен, но в то же время она была корнем ее несчастья. Разрываемая противоречивыми чувствами, Талин уже не знала, что думать. Почему солгала Луиза? Почему Нона не сказала ей правду? Грусть мало-помалу сменилась гневом. По мере того как она осознавала, что жизнь ее была построена на лжи, незнакомая доселе ярость овладевала ею.

Вернувшись в Бандоль, Талин бросилась к Теодору. Он спокойно дал ей излить свой гнев, что разозлило ее еще больше. Он был невозмутим, не защищал Нону, не сочувствовал. Просто смотрел на нее с нежностью, по мере того как она вытаскивала из своего сердца застрявшие в нем колючки.

– Ты знал, что Нона бросила мою мать, правда?

– Да, – ответил он.

Его спокойствие удесятеряло ее ярость.

– И ты так и не счел нужным проинформировать об этом меня?

– Это должна была сделать Нона, не я.

– Но ты же знал, что она мне ничего не говорила!

– У нее были свои резоны, я их уважал.

– Ты сделал выбор, ты щадил ее! – вышла из себя Талин. – Что чувствовала я, тебе было безразлично. Вы думали только о себе.

Теодор вздохнул. Он помнил свои споры с Ноной. Он уговаривал ее открыть внучке семейные тайны, но она всегда противилась. Должен ли он был настоять?

– Нона не хотела, чтобы ты знала, что она сделала, она боялась, что ты затаишь обиду и разлюбишь ее.

– Нона, Элен, ты… Вы все мне лгали.

– Были ошибки, согласен, но они совершены из любви. Это не потому, что от тебя хотели что-то скрыть. Ты можешь во многом упрекнуть Нону, только не в том, что она недостаточно любила тебя.

– Если бы она меня действительно любила, то сказала бы мне правду.

– Какую правду?

– Правду о моей матери. Она выдавала себя за любящую мать, а сама была неспособна любить даже собственную дочь.

Талин вжалась в спинку дивана и уткнулась головой в колени.

– Поэтому ты сказал мне, что Нона была чудесной, но я должна видеть в ней человека?

– Именно. Человеком она и была.

– Но почему Луиза солгала об этом в своем рассказе?

– Луиза выдала желаемое за действительное. Она чувствовала себя виноватой, что так и не сумела полюбить Нону, и осознала последствия, увы, слишком поздно. Ей хотелось, чтобы Нона привезла к ней свою дочь, так она надеялась исправить свои ошибки. Вот она и вообразила это в последней тетради.

Талин вздохнула. Нона была для нее образцом, она выстроила себя с оглядкой на нее. Она всегда ею восхищалась. Нона и она, против всего остального мира.

– Я уже не знаю, куда иду и куда это меня приведет…

– Ты идешь в единственно верном направлении.

Талин посмотрела на него вопросительно.

– Ты идешь к самой себе. Нона совсем не хотела ранить тебя, наоборот. У нее, правда, не хватило духу рассказать тебе все это, но, завещав эти тетради, она дарит тебе забытую память.

– Это тяжело для меня.

Теодор не удивился.

– Конечно! Мы говорим о геноциде, в котором погибло больше миллиона человек, о его последствиях для целых поколений и для тебя лично. Как может быть иначе?

– Наверно, у меня недостаточно сил. То, что произошло с Луизой и с другими… Все эти ужасы, а теперь еще Нона… Благодаря ей в этом мире можно было жить. Теперь, когда я узнала о ней правду, он снова невыносим.

– Нона не заслуживала твоего обожествления при жизни, не заслуживает и твоего осуждения теперь. Она была неоднозначна, как все мы. Наверно, надо самому пережить опыт любви, чтобы научиться любить. Нона никогда не была любима Луизой и, в свою очередь, не смогла полюбить дочь. Зато она любила тебя. Я знаю, что всего это не искупает, но это значит, что любовь возможна. Наверно, поэтому в мире можно жить, ты не находишь?

– Может быть… – пробормотала Талин.

Теодор встал, открыл ящик секретера и протянул ей бежевый крафтовый конверт.

– Нона просила меня передать тебе это.

– Что это?

– Открой.

Талин повиновалась. Внутри было деревянное сердечко, которое вырезал и подарил Луизе Жиль до трагедии. Молодая женщина сжала его в ладони, словно хотела выжать сок своей памяти. Оно было с Луизой всю ее жизнь. Подаренное Жилем в Хагиаре в счастливые дни, оно висело у нее на шее, когда палачи выплескивали на нее свою ненависть… Талин держала в руке талисман, заряженный историей. Как будто Нона и Луиза доверили ей бьющееся сердце жизни, которую надо защитить, выкормить, передать дальше. Незнакомая доселе жизненная сила захлестнула ее. Впервые в жизни Талин подумала, что хочет жить. И ей больше не нужно для этого ничье разрешение. Она освободилась от родительского