Анна среди индейцев - Пегги Херринг

фонари. Собачников берет первый и, вытянувшись за борт так далеко, как только возможно, — дальше, чем способны все остальные, не такие высокие, — светит фонарем, качающимся на сгибе его пальца, на третий трос, отбрасывая вкруг него тени. Наконец под весом фонаря его рука начинает дрожать, и ему ничего не остается, как вернуться на место. Моряки по очереди повторяют то же самое, сражаясь с судьбой, которая, как я теперь считаю, нам уготована.

Когда становится совсем темно и прямо над головой появляется Орион, видимый даже без телескопа, я нахожу три звезды его пояса. Яркие и сильные, они словно насмехаются над нами, навечно пригвождая его и его меч к небесной тверди. Нам не нужна вечность — нам нужно продержаться лишь до тех пор, пока не поднимется ветер.

Рвется третий трос.

С приближением рассвета Орион опускается к краю моря. Скоро он исчезнет, как знает всякий астроном. Но в нынешней ситуации его неотвратимое исчезновение кажется предзнаменованием.

Затем — постойте-ка!

— Капитан! — кричит американец. Он не единственный, кто заметил. С юго-запада доносится едва различимый ветерок. Николай Исаакович сразу же обращает на это внимание. Он оглядывает паруса в поисках перемены, но они все такие же обвисшие. Однако щеку мне щекочет легчайшее дуновение, и с каждой минутой оно становится чуть сильнее, чем прежде. Я мысленно заклинаю: дуй, ветер, дуй! Если не сейчас, то когда?

Наконец мы теряем последний якорь. Если трос и издает какой-то звук, когда рвется, его заглушает шум волн, и я сразу ощущаю его отсутствие, когда корабль начинает вращаться, как танцовщица, которую отпустил партнер.

Теперь нас может спасти только ветер, этот непостоянный и капризный бриз с юго-запада — только он и мастерство моего мужа. Николай Исаакович приказывает поднять обвисшие паруса. Он снова прижимается к штурвалу и выкручивает его. На носу корабля дородный Котельников вытягивает колеблющийся огонек фонаря так далеко, как только может, но длины его руки недостаточно. По мере того как небо на востоке за темными деревьями бледнеет, отбрасываемый фонарем свет рассеивается и становится все слабее.

— Не можешь вытянуть подальше? — говорит Яков. — Штурману не видно.

Котельников сильнее прижимается к фальшборту, отчего деревянный край вдается в его круглое тело. Наконец его фонарь оказывается в одном ряду с фонарями Якова и американца, и я не могу не испытывать радости при виде того, как наш бриг отражает Пояс Ориона. Может быть, нам еще удастся спастись.

Паруса трепещут от легкого ветра. Снасти обнадеживающе скрипят.

— Такой узкий проход, — заявляет Тимофей Осипович. — Никакой штурман, кроме нашего, не осмелился бы пройти здесь и при свете дня, не говоря уже о том, чтобы сделать это сейчас.

И в кои-то веки я полностью согласна с его словами.

Мы минуем рифы, отмели и подводные камни. Я чувствую все большее воодушевление. Жду глухого стука, треска — но ничего подобного не происходит. Мы постепенно выходим на глубину. Муж посылает Котельникова за лотом.

— Хочу узнать, насколько здесь глубоко, прежде чем гасить фонари, — говорит он. На его лице широкая улыбка: он знает, что мы в безопасности.

С гордо поднятой головой он стоит за штурвалом, проводя нас по самому, быть может, сложному и рискованному пути в своей жизни. Дорогой Николай Исаакович, ты доказываешь свою ценность для компании. Как бы мне хотелось, чтобы главный правитель Баранов стал свидетелем твоего мастерства! Я крепко сжимаю Жучку, пока она не начинает вырываться.

Однако ветер и волны славятся своей непредсказуемостью. Глупо с моей стороны было забыть об этом.

Со стоном и треском у нас ломается фок-рея.

Двадцать две пары глаз взлетают, притянутые шумом. Кусок реи болтается, держась лишь на тонкой щепке. Только что раздувавшийся парус упал и беспомощно трепыхается.

Такелажник Собачников несется к мачте и начинает карабкаться на нее, как паук.

— Стой! Оставь! — кричит Тимофей Осипович. — Тут уже ничего не попишешь. У нас нет запасной.

Бриг должен был стать на якорь несколько дней назад, чтобы команда могла высадиться на берег и пополнить наши запасы. Нужно было набрать свежей воды в бочки. Промышленники должны были взять Жучку на охоту и поймать уток или, если повезет, оленя. Еще Николай Исаакович хотел, чтобы они заготовили древесины, которую можно было бы использовать для замены сломанной мачты или реи. Но в тот день погода не позволила нам подойти к берегу. На следующий — не нашлось подходящего места, где можно было бы бросить якорь. Не помню, что случилось на третий день. Воды в бочках становилось все меньше, но положение еще не казалось отчаянным. А потом мы попали в штиль.

— Но… — подает голос Джон Уильямс. — Мы не можем лавировать без этого паруса!

— Наша судьба предрешена, — объявляет Тимофей Осипович. В кои-то веки в его голосе не слышно насмешки.

Команда доблестно сражается. Под руководством моего мужа они пытаются управлять парусами, насколько это возможно, а Тимофей Осипович подбадривает их и раздает советы. Но даже я, нисколько не разбирающаяся в моряцком деле, вижу, что все бесполезно. Без фока мы можем плыть только в одном направлении. Волны постепенно прибивают нас к берегу.

Когда утро в разгаре, нас поднимает огромный вал — самый мощный за все утро. Мы поднимаемся, поднимаемся и — замираем. Бриг кренится. Муж застывает, вцепившись в штурвал. Старый Яков снимает шапку и крестится. Затем волна ухает вниз. Бриг мягко опускается. Корпус трется о песок. Судно останавливается. Судьба настигла нас.

Безо всякого шума. Без драматизма. Наше плавание просто подошло к концу.

Жучка радостно тявкает, возможно, от счастья — наконец перестало качать.

Но ее радость преждевременна. Море, завершив свой вдох, выдыхает. Волны бьют в борт. Бриг кренится. Палубу заливает вода. Я вздрагиваю, когда меня окатывает. Затем волны отступают, и бриг выравнивается. Спустя мгновение — еще удар. Наше судно стонет. Как бы мне хотелось, чтобы воде хватило сил снять нас с песчаного насеста и вынести обратно в море. Но, увы, этого не происходит.

Затем в корабль одна за другой бьют две ужасные волны. Меж ними нет затишья, позволившего бы перевести дух. Бриг кренится в сторону берега под таким опасным углом, что меня охватывает уверенность: сейчас опрокинемся. Я прижимаюсь к фок-мачте и держусь изо всех сил. Когда волны отступают, корабль кренится в другую сторону. Бедный Яков поскальзывается на мокром полу и падает. Его шапка отлетает. Он скользит по палубе, пока он не врезается в фальшборт. Собачников подбегает к нему, помогает подняться и подает шапку.

Николай Исаакович должен отдать приказ, но вместо этого цепляется