Анна среди индейцев - Пегги Херринг

не хватает терпения по отношению к Собачникову, и он раздражен, что тот вмешался. Тем более что он и сам наверняка заметил роскошный плащ из меха каланов задолго до такелажника.

Тяжелый плащ лежит на плечах человека, сидящего в середине самого большого челнока. Он почти черный, гораздо темнее моих волос, и серебрится, когда человек шевелится. Считается, что мех каланов лучший в мире. В Ново-Архангельске муж показывал мне, что два слоя шерсти делают его гуще, чем у любого другого животного. В России мы называем этот мех «мягким золотом», потому что китайцы предпочитают его любому другому и, к счастью для нашей страны, готовы платить за него целое состояние. Я считаю, что китайцы ничего не понимают. Наши русские соболя гораздо мягче и красивее.

Теперь я осознаю, что все происходящее — все, что произошло с момента появления лодок, — затевалось из-за этого черного плаща. Палтус и бусы были прелюдией к более важному торгу. Мы здесь ради меха каланов.

— Макук[5], — произносит Тимофей Осипович, прищурившись. — Макук, — ждет, потом опять повторяет. — Вакаш.

Снова посылает Овчинникова в трюм. На этот раз тот возвращается не сразу. Колюж в меховом плаще и не думает его снимать. Обе стороны молчат, не опуская оружия. Хотя обмен рыбой и бусами прошел успешно, доверие между нами, что непропеченный блин: тесто налили в сковороду и перевернули прежде, чем оно схватилось.

Наконец Овчинников возвращается с нашим предложением — новыми бусами, стеклянным жемчугом, свертками нанки, темно-синей, как море сегодня, и железным прутом, должно быть, неважного качества, иначе его не предложили бы с такой легкостью. Я это понимаю, и колюжи наверняка тоже. Но все равно считаю, что это хорошее предложение, лучше, чем то, что они получили за рыбу. Однако колюжей оно не убеждает.

Затем колюж со шрамом на груди восклицает:

— Упакуут! Упакуут![6]

Тимофей Осипович хмурится, и становится видно, как он будет выглядеть в преклонном возрасте, лет в сорок. Через мгновение нахмуренное выражение сменяется улыбкой и резким смехом.

— Они хотят ваше пальто, — говорит он Николаю Исааковичу.

— Мое пальто? Зачем оно им? — отвечает тот, опустив взгляд себе на грудь.

— Не само пальто. Они хотят ткань.

— Мне оно нужно самому. Они его не получат, — отвечает муж несколько капризным тоном. Эту темно-зеленую шинель из грубой шерсти он надевает каждый день, потому что погода стоит промозглая. Украшенная спереди и на плечах медными пуговицами с императорским орлом, она почти достигает лодыжек. У нее высокий ворот и широкие манжеты, доходящие до самых локтей. — Скажите, что мы предлагаем им прекрасную нанку, лучшее, что они получат за эту старую облезлую шкуру.

Называть меховой плащ облезлым грубо и несправедливо. О чем только думает Николай Исаакович? Ему нужен этот мех или нет?

Тимофей Осипович что-то говорит. Когда он замолкает, в лодках проходит бурное обсуждение. Тимофей Осипович вместе с Овчинниковым внимательно наблюдают за происходящим, опершись о фальшборт. Они так сосредоточенны, что не замечают, как колюжи на палубе начинают двигаться. Те почти подходят к борту, когда Тимофей Осипович с Овчинниковым обращают на это внимание.

Тимофей Осипович обеспокоен. Он кричит:

— Квартлак! Квартлак! Макук!

Никто в челноках не отвечает.

— Макук! — повторяет он, потрясая кулаком вслед ретирующейся флотилии. — Макук клаш!

Когда они гребут прочь, я отпускаю Жучку. К Тимофею Осиповичу возвращается хладнокровие. Он говорит Николаю Исааковичу:

— Нашла коса на камень. Но завтра они вернутся. Я добуду вам этот плащ и еще много других шкур.

— У них есть еще?

Жучка кладет лапы на фальшборт. Машет хвостом и лает вслед удаляющимся колюжам.

— Конечно. Так они ведут обмен. Вот увидите, что они принесут завтра.

Мария тем временем занимается палтусом. Она разделывает жирную тушу в камбузе и бросает куски в котел с водой. Я стою в стороне, чтобы не заляпать передник. Со столешницы стекают кровь и жир и падают блестящие внутренности. Мария не обращает на это внимания, а вот Жучка — напротив. Она поглощает все, что оказывается на полу в пределах ее досягаемости.

Скупыми точными движениями Мария режет морковины пополам. Свежих овощей из Ново-Архангельска, выращенных летом в огороде архиерея, надолго не хватит. То, что у нас вообще хоть что-то осталось, свидетельствует о бережливости Марии, о том, как хорошо она ведет хозяйство.

Весь день по кораблю разносится рыбный запах. Я испытываю облегчение, когда можно идти к столу. Рыбы так много, что наши тарелки до краев наполнены крупными кусками.

После первых радостных восклицаний, похвал Марии и благодарения Господу за столом воцаряется тишина, прерываемая лишь чавканьем и довольным хмыканьем. Мужчины шумно хлебают суп большими ложками. Крупные кости легко обнаружить, и они нетерпеливо достают их изо рта, одновременно поднося к губам следующую ложку жирного бульона.

Даже я уплетаю уху так, словно нахожусь дома и ее приготовила моя матушка.

К вечеру небо проясняется. Сытая и довольная после плотной трапезы, я заворачиваюсь в свою самую теплую шаль, завязываю концы — не могу найти булавку — и выхожу с телескопом на палубу. Дует ветер, и от прохладного воздуха щиплет лицо. Я поднимаю взгляд. В небе еще осталось несколько облачков. Далеко до совершенства, но, как говаривал отец, хорошие астрономы умеют работать при любой погоде.

Полярная звезда едва различима. Из всей Малой Медведицы можно разглядеть только хвост. Зато отчетливо виднеются Рыбы. Они напоминают мне о сегодняшнем ужине. Я веду взглядом по линии между ними и нахожу Alpha Piscium — связующую их звезду.

— Аня! — зовет с противоположной стороны палубы муж.

— Я здесь.

Он приближается, и я опускаю телескоп.

— Тебе не холодно? — он складывает руки на груди, пряча их в непомерных манжетах, потом ежится и морщится. — Пойдем внутрь.

Я киваю и продеваю руку под его локоть.

— Через пять минут.

Прижавшись друг к другу, мы смотрим на море. Нас окружает темнота. Луна, звезды и их колеблющееся отражение на волнах — единственные ориентиры. Без них мы бы не представляли, в какую сторону движемся.

Легко понять, почему люди верят, что где-то там притаился водяной, старый дух моря. Плавает у самой поверхности воды, алкая человечьей крови, гневаясь на моряков, не сделавших подобающего подношения. Одним взмахом своего чешуйчатого хвоста он может потопить корабль. По крайней мере, если верить сказкам.

— Они вернутся, — внезапно говорит муж. — Завтра.

— Главный правитель Баранов будет доволен, — отвечаю я, но не сразу, потому что сначала мне кажется, будто он имеет в виду водяных или, быть может, звезды.

— Тимофей Осипович говорит, что они принесут столько шкур, сколько мы пожелаем.