Анна среди индейцев - Пегги Херринг

— Да, — матушка поднялась с кровати, и я услышала, как она идет к двери.

— Ты не сможешь поднять ее, чтобы положить в ванну. Она слишком тяжелая.

— Я справлюсь.

Она мягко закрыла за ним дверь, щелкнула задвижка.

На мою сыпь не нанесли никакой мази с запахом тухлой рыбы. Не опустили меня в ледяную ванну. Вместо этого в темноте комнаты матушка стала шепотом рассказывать мне о серебряном кресте на цепочке. Ее губы шевелились возле моего уха. Она описала его перекладины, украшающие их лозы с листьями, цветок с драгоценным камнем в его сердцевине.

— А теперь, — сказала она, — я расскажу тебе, что я с ним делаю. Слушай.

Она сказала, что опускает крест в чашу с водой. Я услышала плеск, стук, с которым он ударился о стенку, и падающие капли, когда она его вытащила. Затем она сказала, что зажигает три свечи. Я почувствовала запах горящего сала. Она помолилась над свечами.

— Гроб и могила, трижды очищаю вас, — произнесла она. Потом сказала, что по очереди держит свечи над водой, чтобы жир накапал в чашу. А потом я почувствовала на губах ее край.

Я глотнула воду.

После этого матушка надела крест мне на шею. Цепочка была слишком длинной для ребенка, поэтому он висел так низко, что никто бы о нем не догадался. Возможно, она этого и добивалась.

Я почувствовала, как она встает на колени у кровати и наклоняется над постелью. Она принялась молиться.

Она молилась несколько часов тихим монотонным голосом, вознося хвалу, упрашивая и обещая. А когда наконец закончила, сказала:

— Никогда не говори об этой ночи отцу.

И поцеловала меня в лоб.

Если верить матери, я мгновенно заснула и проспала всю ночь. Когда я проснулась, жар спал, ко мне вернулось зрение и очень хотелось есть. Родители обняли меня и потом много месяцев исполняли любую мою прихоть.

Когда я стала старше, отец стал прививать мне идеи Просвещения, и со временем я утратила веру в чудесное исцеление. Это была всего лишь случайность. Лекарство наконец подействовало, болезнь стала отступать. Но, даже не разделяя мировоззрение матушки, я знала, что спорить с ней значит проявить неуважение, тем более что это было бы бесполезно. Она никогда не давала просвещенной мысли влиять на ее взгляды. Я позволяла ей верить, что это она меня исцелила.

Но как бы рационально я ни мыслила, этого было недостаточно, чтобы забыть видения. В тот день они были такие яркие и шумные, совсем как живые, что я не смогла до конца убедить себя, будто они похоронены и больше не вернутся. Отец бы сказал, что они были вызваны жаром, возможно, действием лекарства и подпитаны детским воображением. Заговори мы с ним об этом, я бы согласилась. Но я послушалась предупреждения матушки и никогда не рассказывала отцу о той ночи.

Солнце начинает садиться в море, воздух уже стал прохладнее. Муж раздает указания на баке. Команда возится со снастями. Горизонт поворачивается, пока мы не начинаем плыть прямо на заходящее солнце. Николай Исаакович нарочно старается держаться подальше от острова Разрушения?

Мы плывем вслед затухающему свету и, когда от берега остается лишь воспоминание, останавливаемся. Попутный ветер, подгонявший нас столько дней, ослаб, хотя и не стих окончательно. Мы ложимся спать приятной спокойной ночью и просыпаемся утром в зловещей тишине. Неподвижный воздух давит, как непринятое решение. Мы попали в штиль. Бриг дрейфует по течению. Муж с остальными кажутся озабоченными, но нам ничего не остается, кроме как ждать возвращения ветра. Неразумно было бы полагать, что он не вернется.

Мы проводим унылый безветренный день, качаясь на волнах. Жучка ведет себя беспокойно и капризно, и, когда я чешу ее за ухом, это не приносит удовольствия ни ей, ни мне. Я протираю телескоп и пересматриваю свой журнал. Даже пытаюсь скоротать время, расшивая салфетки, которые взяла с собой. Ткань — неожиданный подарок от главного правителя. Должно быть, он дорого заплатил за нее, потому что она тонкая и светлая, совсем непохожая на грубое полотно, из которого шьют себе рубашки и штаны промышленники. На каждой салфетке я вышиваю замысловатый красно-черной узор с буквой «Б» посередине одного края. Пропустив два стежка и столкнувшись с необходимостью распустить несколько рядов, я в ярости бросаю шитье обратно в корзинку и дальше просто сижу, мечтая, чтобы поскорее наступила ночь. Движение звезд поможет отвлечься куда лучше.

Спустя несколько часов я закутываюсь в шаль и выхожу с телескопом на палубу. Но в этом нет смысла. Небо полностью заволокло облаками. В воздухе ни малейшего дуновения. Море по-прежнему объято штилем, и, похоже, до утра ничего не изменится. Мы проводим еще одну безветренную ночь и такой же день, а вечером на горизонте снова появляется остров Разрушения. Волны несут нас к северу от него, и мы все больше приближаемся к берегу. Паруса бесполезно обвисли. Нам нужен ветер. Гроза. Я браню себя, едва возникает эта мысль. Нам ведь не нужна гроза, правда?

Пока нас несет к берегу, Николай Исаакович созывает всех на палубу.

— Нужно сейчас же отдать якорь, — со всегдашней порывистостью заявляет Котельников. На лице мужа не шевелится ни единый мускул, но я знаю, о чем он думает.

— Не говори глупости. Для этого еще слишком глубоко, — тянет американец.

— А шлюпка? Может быть, воспользоваться шлюпкой? — тут же отвечает Котельников, чье нетерпение уже больше похоже на панику. — Алеуты могут вывести нас на буксире в открытое море. Чего мы ждем?

— Да, но что дальше? Ветра нет. Не можем же мы грести всю ночь? — возражает Яков.

— Может быть, поднять паруса и попробовать поймать ветер? — раздается писк Собачникова. Он робко приближается к главной мачте и тянет руку к вантам. — Кажется, с берега тянет легкий бриз.

Тимофей Осипович хмурится, остальные либо не слышат такелажника, либо не обращают на его слова внимания. Он краснеет и, ссутулившись, отходит от мачты, как будто ничего и не предлагал.

— Если мы не сможем отойти подальше от берега, утром нас вынесет на скалы, — говорит Джон Уильямс.

— А то и раньше! — говорит Котельников. — Мы сядем на мель еще до полуночи.

Тимофей Осипович хранит несвойственное ему молчание.

Наконец Николай Исаакович взмахивает рукой, чтобы прекратить споры.

— Слушайте мой приказ: мы пройдем через рифы. Море определит нашу скорость. Как только станет возможно, бросим якорь, и сделать это нужно до наступления темноты. Потом мы дождемся ветра — если повезет, он будет не слишком сильным. Думаю, я смогу вывести