Приз - Полина Дашкова

Все его страхи, тоску, отчаяние она вобрала в себя, впиталабез остатка. Она принимала его любым, слабым, жалким, злым и капризным, какимугодно. Только бы сохранить эту новую, невозможную, звенящую легкость, всегдачувствовать себя таким свободным и счастливым. Сберечь, запечатать в памяти,пришпилить, как бабочку к картонке.

— Галя, где же ты была раньше?

— С тобой, Женечка, все эти годы, каждую минуту, только тыне замечал этого.

— Почему? Господи, ну почему? Столько лет прошло, в какой-тоглупости, в пошлости, в суете, теперь мы старые, время летит, так малоосталось.

Звонил телефон, стучали. Несколько минут они лежалинеподвижно, глубоко дышали, близко сдвинув лица, смотрели друг на друга. Вдверном проеме, в сладком радужном тумане, возникла физиономия Егорыча.

— Пошел вон! — весело сказал Евгений Николаевич. А ГалинаДмитриевна попыталась натянуть простыню, но только запуталась в ней.

Дверь хлопнула. Они смеялись и целовались сквозь смех.

— Ты опоздаешь! — заявила она, когда вдали, в гостиной, часыпробили половину одиннадцатого.

Они стояли перед зеркалом, обнявшись. Ничего на них не было.Галина Дмитриевна выскользнула на секунду в ванную, вернувшись, осторожнопромыла перекисью его порезы, припудрила сухим стрептоцидом.

— Ну вот, теперь вообще ничего не заметно.

— Как мне не хочется, чтобы ты одевалась во все это тряпье.

— Что, прямо так и ходить? Меня неправильно поймут. И потом— вдруг похолодает?

— Нет, ну что-то другое есть у тебя? Какая-нибудь нормальнаяодежда осталась?

— Осталась. Но тебе вряд ли понравится. После больницы яничего нового не покупала, а все, что было в той, прежней жизни, в храм отдала,бедным.

— Зачем?

— Так получилось. С каждым платьем, с каждым костюмом былосвязано что-нибудь очень плохое.

— Что ты хочешь этим сказать? — он слегка отстранился инахмурился.

— Ничего, — она потерлась лбом об его плечо, — пойдемзавтракать, ты опоздаешь.

— Нет. Начала — будь добра, договаривай. Давай уж выяснимвсе, поставим точки на «i».

— Не хочу.

— Что значит — не хочу? Ты намекаешь, что в нашей жизни былотолько плохое, ничего хорошего? Я в этом виноват, да? Ну давай, наконец,поговорим, назовем вещи своими именами. Что ты молчишь? Считаешь менябесчувственным идиотом, который все равно ничего не поймет?

Она отвела глаза от зеркала, секунду стояла, не двигаясь,низко опустив голову, глядя в пол, потом собрала свои старушечьи тряпки,оделась, повязала платок и, сгорбившись, вышла из комнаты.

* * *

«Вот сегодня я заговорю», — пообещала себе Василиса, глядяиз окна на маленькую черную «Тойоту», которая резко рванула с места и скрыласьв переулке. Через пару минут во двор въехала милицейская машина. Ох, как жалко,что они разминулись. Если бы у человека в «Тойоте» проверили документы, этобыла бы хоть какая-то ниточка. Но не успели. Он странно быстро уехал. Заметилих раньше, чем они его? Или у него такая шикарная интуиция? Действительно,странно. Только что Василиса сумела с помощью деда по телефону рассказать Машепро маленькую черную «Тойоту», и вот ее уже нет во дворе.

Василиса осторожно пошевелила пальцами под повязкой.Наверное, она сумела бы сейчас отбить несколько фраз на компьютернойклавиатуре. Она вдруг отчетливо услышала собственный голос: «Дед, у тебя естькомпьютер?»

Она тут же представила, как влетает в комнату дед,удивленный, счастливый. Васюша! Ты заговорила! Ну, скажи еще что-нибудь!

Из кухни доносился звон посуды. Дед спокойно готовилзавтрак. Ей не удалось произнести вслух эту короткую фразу. Значит, придется покаобъясняться жестами. Надо попросить деда, чтобы помог умыться и почистить зубы.

Осторожно ступая забинтованными ногами в байковых дедовыхтапках, держась за мебель, Василиса побрела на кухню. С помощью деда ей удалоськое-как привести себя в порядок. Он даже попытался расчесать ей волосы, но дралих немилосердно. В больнице их вымыли шампунем от вшей, на всякий случай.Теперь они путались и были похожи на мочалку.

В ванной Василиса широко открыла рот, заглянула в свое горлопри ярком свете, но ничего особенного не увидела.

— Да, да, Васюша, я тебя понял, сейчас попробую вызватьврача. Я просто думал, мы сначала позавтракаем, а потом я засяду за телефон.

Она закивала. Ей тоже хотелось сначала поесть, а потом ужвсе остальное. Впервые за эти ужасные дни она почувствовала настоящий, здоровыйголод.

За завтраком дед с ложечки кормил ее творогом с медом, поилчаем с молоком и говорил, не закрывая рта.

— Знаешь, что самое вкусное на свете? Оладьи из картофельныхочисток и бутерброды. Гусиный жир на черном хлебе, с солью. И еще сахар.Твердый колотый сахарок. Когда мне было четыре года, я помирал от дистрофии.Представь: Омск, эвакуация. Мама дрова возила на санках. Холод адский. Впоезде, когда мы ехали из Москвы, нас обворовали, не осталось никаких теплыхвещей. Ложки стащили серебряные, а их можно было продать, обменять на хлеб, намолоко.

Василиса сто раз слышала все эти истории и знала, что сейчасон расскажет, как соседка подкармливала его сахарком, как он держал кусочек ворту и молился, не Богу, а товарищу Сталину. Молился, чтобы кусочек не таялникогда, чтобы этот сахарок был вечным.

— Я всю жизнь обязательно держал в холодильнике банку сгусиным жиром. Даже если ничего в доме нет, можно намазать на черный хлеб,посолить, сверху перышко лука, и получается отличная закуска. Бабушка твоя,когда была жива, мама твоя, когда мы еще не поссорились, мои друзья, когда ещебыло принято приходить в гости и сидеть вечерами на кухне, все называли этогадостью и отказывались пробовать. А я до сих пор люблю. И ты, между прочим,тоже любила. Ты вообще была обезьяна, все за мной повторяла. Что я ел, то и ты.Однажды водки хлебнула из моей рюмки. Сидела у меня на коленях, было полногостей, мы трепались о чем-то высоком и важном. Вдруг — дикий рев. Тебе быловсего два с половиной годика. Я глазом не успел моргнуть, как ты цапнула моюрюмку, и глотнула. Потом плевалась, ругалась. Ох, как ты, маленькая, умеларугаться!

Василиса сидела, слушала деда и потихоньку оживала. ОттоШтраус был далеко. Она почти забыла о нем. Она машинально шевелила пальцами подбинтами, хотелось почесать их, размять, они затекали без движения. Пора былосменить повязки, но дед вряд ли справится. Как хорошо, что у нее есть дед.Бабушки все умерли, а он остался. Почему столько лет она верила маме, что дедэгоист, пьяница, никчемный человек с непомерными амбициями? Почему мама все этоговорила и верила себе самой?