Приз - Полина Дашкова

— Сергей Павлович, не надо нервничать. Ей от этого хуже.

— Да, я постараюсь, — он громко шмыгнул носом, — онауказывает на какую-то машину. Нет, я не вижу отсюда, я ничего не понимаю, чтоона хочет сказать? Маша, где вы? Вы не могли бы к нам приехать? У васполучается с ней разговаривать, у меня нет.

— Сейчас никак не могу. Попробуем по телефону. Дайте ейтрубку. Просто поднесите к уху. Я буду задавать вопросы. Вы будете отвечать занее. Она кивнет или помотает головой, а вы мне скажете, да или нет.

— Я понял, — Дмитриев успокоился, — сейчас я возьмупараллельную трубку.

Через минуту в трубке повисла живая тишина. Маша услышаланапряженное дыхание Василисы. Начался странный диалог.

— Вася, ты заметила во дворе машину, которую видела раньше?

— Да, — ответил Дмитриев.

— Там сидит человек?

— Да.

— Ты видела эту машину возле лагеря?

— Нет.

— Уже в Москве?

— Да.

— Когда мы ехали из больницы?

— Да.

— Это маленькая черная «Тойота»?

— Да.

Маша повторяла короткие ответы. Арсеньев уже звонил посвоему телефону в управление, чтобы прислали наряд во двор и очень аккуратнопроверили эту самую «Тойоту». А Маше, как только она закончила разговор, тут жепозвонил Рязанцев.

Первое сообщение от сотрудника частной детективной фирмыпоступило уже через сорок минут. Кумарин и Григорьев играли в шахматы. Идти напляж не хотелось, солнце шпарило невыносимо, оба боялись перегреться. Онизасели в гостиной, при включенном кондиционере. Кумарин так и остался в своемшелковом китайском халате. Партия не складывалась.

Играли они примерно на равных, и второй раз подряд выходиласкучная быстрая «ничья». Горничная Клер явилась бесшумно, поправила штору ипроизнесла своим ровным, механическим голосом:

— Простите, месье, что беспокою вас. Только что сообщили,что месье Мольтке вышел из номера и отправился к стоянке такси. Месье Рейчостался один. Он лежит в кровати. Вероятно, спит. В номере тихо.

— Пожалуйста, проверьте, все ли в порядке с Рейчем. Пустькто-нибудь войдет в номер, под любым предлогом.

— Да, месье.

— И пусть проследят, куда поехал Мольтке.

— Да, месье.

Она удалилась.

— А вы знаете, Андрей Евгеньевич, вам шах, — сказал Кумарин,— будете сдаваться?

Григорьев минуту озадаченно смотрел на доску. Он игралчерными, положение его было почти безнадежно. Но главное, он уже не могсосредоточиться на партии, он думал о несчастном Генрихе.

— Сдаюсь, — сказал он и поднял вверх руки.

— Слишком быстро, — покачал головой Кумарин, — могли бы ещепобороться. Ну ладно, мне тоже, честно говоря, надоело.

Он сгреб фигуры, сложил доску, встал, потянулся, хрустнувсуставами.

— У Генриха Рейча удивительная биография, — пробормоталГригорьев, — он, можно сказать, ребенок из пробирки. Знаете, Генрих Гиммлер былпомешан на селекции и евгенике. Он создал в Германии систему так называемых«лебенсборн», «источников жизни». Нечто вроде племенных заводов для людей. Тамспециально отобранные девушки с совершенными нордическими признаками зачиналиот таких же отборных эсэссовцев идеальных нордических детишек. Вынашивали,рожали и оставляли государству. Теоретически они должны были составить первоепоколение чистых нацистов, сформированных начиная с эмбриона. В «источниках жизни»появилось на свет пятьдесят тысяч детей.

— Да, я читал об этом, — кивнул Кумарин, — правда, насколькомне известно, эксперимент не удался. Интеллектуальный уровень идеальныхнордических детишек был значительно ниже среднего. Процент умственно отсталых вчетыре-пять раз превышал норму.

— Генрих оказался исключением. У него с интеллектом всеотлично. Правда, история его рождения наложила отпечаток на его характер. Унего особое, болезненное отношение к нацизму. Смесь любви и ненависти. Если быне Гиммлер и «лебенсборн», он мог бы вообще не появиться на свет. Но появилсяон сиротой, его вынашивала идеальная арийка, заранее зная, что оставитгосударству. Его отец был племенным быком, куском здорового мяса, выделившим внужный момент порцию спермы. Ходить и маршировать он учился одновременно.Первые его слова были «Хайль Гитлер!». Первая фигурка, которую он нацарапал набумаге, когда учился рисовать, — свастика. Каждое утро дети и воспитателипроизносили хором нечто вроде благодарственной молитвы перед огромным портретомфюрера.

— Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! —перебил Кумарин. — Я тоже маршировал с флажком в ведомственном детском саду.Что, прикажете теперь разрыдаться от жалости к бедному старому голубомуГенриху?

— У вас были родители. Это совсем другое. Генрих до шестилет вообще не знал, что у детей бывают мамы и папы. А потом решил, что его отецГенрих Гиммлер, а мать — летчица Ганна Рейч.

Кумарин засмеялся.

— И что, он до сих пор так думает?

— Перестаньте. Это не смешно. Вошла Клер.

Григорьев замолчал.

— Похоже, у вашего друга сердечный приступ, — сказалагорничная, — «скорая» будет там через несколько минут. Сейчас с ним отельныйдоктор.

— Спасибо, Клер, — Кумарин резко поднялся, — я толькопереоденусь. Ждите меня у машины.

— Одну секунду, месье, — по бесстрастному лицу горничнойпробежала легкая тень, — что касается Мольтке, он действительно поехал в Ниццу.Но есть одна небольшая проблема.

— Да! Я вас слышу! Продолжайте! — крикнул Кумарин из глубиныдома.

Клер кивнула и заговорила громче.

— Мольтке отправился в район публичных домов инаркопритонов. Работая там, наши сотрудники могут столкнуться с различнымисложностями. Взятки местной полиции, повышенная степень риска, и так далее.

— Да, я понял вас, Клер. Не волнуйтесь, все будет оплачено.

Кумарин успел переодеться за три минуты. Через двадцатьминут они с Григорьевым уже въезжали на платную стоянку в Вильфранж.

Возле отеля стоял фургон «скорой». К нему несли на носилкахГенриха Рейча.

— Вы родственники? — спросила врач, пожилая, очень высокаяфранцуженка.