Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

прикрытой двери, перло наверх, отравляя жизнь год за годом. Серая Мать никого не исцеляла. Наркотик, анестезия, забвение – это все, что она могла предложить.

А теперь Олеся вытаскивала содержимое подвала наружу. Отскребала от стен въевшуюся грязь. Выковыривала подробности из самых дальних уголков и выносила на свет. Заставляла Ангелину вспоминать. Так же, как вспомнил Толенька.

Желеобразное тело, успевшее выдавить из тамбура несколько опалесцирующих ложноножек, замерло на полпути. Сжалось, как улитка, стремящаяся спрятаться в панцире. Но прятаться было некуда. Олеся угрем скользила внутри, безжалостно взрезая один гнойник за другим. Невидимый скальпель был ее прямым продолжением.

Когда подвал разросся до размеров нынешнего Ангелининого разума, Олеся наконец увидела это. Тягучая сероватая субстанция – как бензиновые разводы в луже, как завитки добавленного в чай молока. Она сочилась с поверхности амебоподобного тела, окутывая его жидким облаком.

Страдание.

Пища.

Олеся поманила Дитя.

Не обращавший до этого никакого внимания на Ангелину, теперь он повернул к ней окровавленную морду. Сдвоенные щели ноздрей затрепетали, вбирая невесомые частички серой субстанции. Он был очень голоден.

Вспышка боли вырвала Олесю из чужого сознания, заставила застонать. Перед несуществующими глазами вспыхнул и исчез подъезд, сменившись пепельной рябью с цветными сполохами. Ее руку выкручивал Семен. Серые пальцы в кровавых чешуйках с силой вонзались в обожженную плоть. Сквозь помехи проступали желтоватые очертания человеческого тела с запрокинутой назад головой. В центре ее разворачивалась сеть, сплетенная из фиолетовой нити.

«НЕТ!»

Безмолвный выкрик прозвучал оглушительно, как выстрел. Отдача оттолкнула Олесю назад, прижала спиной к стене. Свободная рука в поисках опоры зашарила по бетону, сдирая с пылающей ладони сукровичные пузыри. Олеся видела, как фиолетовый щуп метнулся обратно к своей владелице, будто подрубленный топором. А еще она чувствовала головокружение. Чувствовала, что вот-вот упадет.

Она действительно упала бы, если бы не алая вспышка, стремительно метнувшаяся мимо к слабо шевелящемуся мутному пятну справа. Прозвучал еще один немой крик, чужой, и Олеся изо всех сил подалась в сторону, опрокидывая на пол и себя, и скрючившегося рядом Семена. Потому что знала: вновь оказавшись в подвале, Ангелина будет сопротивляться.

8

Серая Мать закричала бы, будь у нее рот и голосовые связки.

Алый сгусток плоти, на ходу обрастающий костяными шипами, рванулся в сторону, едва не задев ее. Она звала его, но тщетно. Для Дитя существовала лишь мягкая живая гора, истекающая питательными миазмами – такими густыми, что Серая Мать видела их, даже не присматриваясь специально.

Она не ожидала, что Дитя будет способен на подобное так скоро.

Ощетинившийся собственными костьми монстр впился в жертву. Распахнутая пасть погрузилась в желеобразную плоть, вбирая ее вместе с текучим страданием. Жидким. Жгучим. Несостоявшаяся Колыбель содрогнулась, обхватила своего хозяина бесформенными конечностями. Десятки новообразованных папул раскрылись, выплескивая едкую кислоту на не защищенное кожей тело.

В отличие от своей Матери, Дитя мог кричать.

Толстое щупальце, изогнувшееся у входа в тамбур, отбросило Серую Мать назад.

Такого не могло быть. Не должно. Но было.

Ангелина больше не слышала ее. И не собиралась подпускать к себе. Никого, никогда. Поэтому, когда Серая Мать приблизилась к ней снова, на конце щупальца раскрылась еще одна розетка. Брызнувшая жижа окропила чешуйчатую серую кожу, задымилась, прожигая насквозь.

Угрем извиваясь по полу, Серая Мать рвала когтями перила, ступени, стены, собственными руками разрушая то, что создавала с таким трудом. Горсти пыли и каменистой крошки впечатывались в обожженную кожу, чтобы вобрать в себя часть кислоты, чтобы хоть немного утолить эту невозможную животную боль…

9

Слепой удар длинной лапой вышиб воздух из легких, спихнул Олесю на лестницу, прочь от Семена. Пылающие непрекращающейся болью ладони покрылись склизким, локоть ткнулся во что-то отвратительно-мягкое, воняющее смертью.

«Толенька».

В горле заклокотало. Из дыры на месте носа снова закапало. Кашляя, Олеся скрючилась на ступенях и отвернулась к стене. С трудом вдохнула, превозмогая тошноту. К запаху смерти примешивалось кислое. От этого нового запаха все внутри немело: казалось, лицо вот-вот ошпарит еще один едкий плевок.

«Я больше не вижу… Почему я больше не вижу?»

Потемневшая серая муть клубилась перед… глазами? Нет, конечно нет. Не было больше никаких глаз. Было… что-то другое. А сейчас исчезло и оно.

«Господи… Господи, что бы это ни было, оно мне нужно! Пожалуйста!»

Что-то шумело, возилось впереди и выше нее. Затылок и спину накрыло веером каменной крошки.

Замерев, Олеся снова сжалась в комок. Ослепший, почему-то все еще живой комок, дрожащий рядом с выпотрошенным трупом. В ушах шумело. Сверху беззвучно упали еще камешки. Легкие жгло от поднявшейся пыли. В бок упирались шершавые края ступеней. Душно. Жестко. Больно. Только ноги больше не болели – Олеся просто не чувствовала их.

Кислый запах мешался с пылью, растворялся, пропадал. А может, это последние рецепторы плавились в ее изуродованном носу и тоже проваливались в черную дыру.

Зачастившее сердце болезненно распирало грудь изнутри. Казалось, оно вот-вот разорвется, не выдержав давления. Ее пугала не смерть как таковая. Страшно было умереть, так и не успев ничего сделать. Не узнав, сумела ли она помешать им. Если нет… Если все напрасно…

«Не думай».

«Просто делай».

Прижав кровоточащие ладони к груди и не смея поднять голову, Олеся медленно подтянула свое тело на одну ступеньку вверх, упираясь локтями. Вдохнула. Выдохнула, слушая взбесившееся сердце. Оно могло остановиться в любую секунду, но пока что не остановилось. Поэтому Олеся подтянулась еще.

Вдох.

Выдох.

Сердце.

Еще.

Еще.

Она добралась до конца лестницы, где нечто продолжало бесноваться, натыкаясь на стены. Где-то впереди, совсем близко, был Семен, но Олеся не могла заставить себя протянуть руку и найти его. Она не знала, что там. Не знала, куда (в кого) на этот раз попала жгучая слизь, пахнувшая кислым. Не хотела снова соприкоснуться с ней.

«Я еще жива».

«Я все еще жива».

«Где она?»

То, что Олеся слышала сквозь непрекращающийся грохот крови в ушах, не было звуком. Это был крик боли, но тот, кто издавал его, не кричал. Это было… молочной дымкой в чае. Их пищей. А теперь – их страданием.

«Она тоже жива…»

«Она не должна пройти наружу…»

«Я… не позволю ей».

Рывком задрав голову, поначалу Олеся «увидела» все то же: серые помехи на сером фоне. Почувствовала, как плечи повело в сторону – закружилась голова. Расставив локти пошире, Олеся позволила себе упасть в черную дыру.

А потом увидела фейерверк.

Желтое, фиолетовое, красное, белое…

Вспышки ослепляли, прошивали мозг иглами боли, но она знала, что если опять опустит голову, если перестанет смотреть, то может никогда