Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

больше не увидеть их снова. И Олеся смотрела. Череп трескался, как разбитый горшок, не в силах вместить в себе все, что она была способна увидеть, но она продолжала смотреть.

Желтое – справа. Сжалось почти до точки. Семен.

Красное, белое – слева. Вот-вот готовы погаснуть, сожрав друг друга.

А фиолетовое горит все так же ярко. Вертится на месте и горит. Истекает молочным. И продолжает жить.

«Я не позволю ей».

Олеся скорее знала, что движется, чем действительно ощущала, как израненные руки и ноги оттолкнулись от вымазанной кровью лестницы. Она чувствовала себя невесомой. Тонкой, как Толенька. Обесцветившейся, как Семен.

А потом, когда эти самые руки и ноги обвили то плотное, что светилось фиолетовым, она на мгновение почувствовала себя сильной, как… как она сама во время схватки с птеродактилями.

«Я не позволю ей пройти».

«Я…»

Новый фейерверк оглушил, утопил в водовороте образов: умирающий дедушка в больничной палате; Вася с ножом; Семен, разбивающий голову Толеньке; Семен, залитый кислотой и корчащийся в муках…

«НЕТ».

Этого было достаточно, чтобы отрезать лезущие в голову фиолетовые щупальца, но и только. Серая тварь, на спину которой сумела запрыгнуть Олеся, не собиралась сдаваться.

Ты умрешь здесь.

Ты уже умираешь. Разлагаешься заживо.

Сдохни!

Голос стремился ужалить каждым словом, пока мосластое, покрытое ороговевшей шкурой тело извивалось, ударяясь о стены, пытаясь сбросить Олесю.

Ты сдохнешь здесь, шлюха!

Сдохнешь сейчас!

Дрянь.

Тварь.

Мертвечина.

Гнилье!

Завернутая назад лапа полоснула когтями, раздирая куртку и ткань под ней. Потом еще раз, сильнее.

Когти пробороздили кожу на спине Олеси, впились глубже, потянули в сторону, стремясь отодрать, как паразита, как впившегося клеща.

Стиснув трясущиеся от напряжения руки и ноги, Олеся закричала. Боль – ее боль – белесой дымкой разлилась вокруг, тут же втянутая – съеденная – серо-фиолетовой тварью.

Сдохни!

Сдохни!

Сдохни, грязная шлюха!

Дерьмо!

Язва!

Узловатая лапа рванула спину еще раз. Не чувствуя боли от лопнувшей корки на обожженном лице, Олеся раскрыла рот – так сильно, как только смогла – и впилась зубами в грубую кожу, к которой прижималась все это время.

Мышцы по сторонам челюстей взбухли желваками, стискивая их, заставляя зубы вонзаться все глубже и глубже между сухих жестких чешуй.

Дрянь!

Задушенный крик боли сменился хрипом, перерастающим в рычание. Мыслей не осталось, только знание: эта тварь больше не получит ее боли, не получит от нее пищи.

Сдохни!

Белая дымка окрасилась багровым.

Олеся проваливалась глубже в черноту.

Она уже знала, что делать.

«Это ты сдохнешь».

Не слова. Импульс. Бессловесный язык, понятный только Серой Матери и ей.

«Это ты – мертвечина».

«Ты – гнилье».

«Ты – язва».

Фиолетовая субстанция, пульсирующая в черноте рядом с Олесей, замерла. Серая Мать не верила. Не понимала. Слышала ли она когда-нибудь чужой голос в своей голове?

«Ты ослабла».

«Ты постарела».

«Ты – жалкая старуха».

«Гнилье».

Серая Мать наконец поняла. Разглядела то, что не смогла увидеть с самого начала. Не патологию мозга. Аномалию.

Фиолетовый фейерверк вспыхнул и поплыл в сторону, стремясь укрыться в черноте. Бесполезно. Теперь чернотой была Олеся. Огромной черной дырой, разросшейся до самых границ чуждого разума.

«Единственный смысл твоей жизни – продолжить себя».

«Ты не демиург».

«Не божество».

«Даже не животное».

«Ты насекомое. Поденка».

«Дать потомство и умереть – вот и весь смысл».

Серая Мать сопротивлялась. Багровые нити вокруг продолжали сжиматься. Фиолетовое сочилось сквозь них, искрило тонкими молниями, но уже не двигалось с места.

«Твое Дитя мертво».

«Твое творение разрушено».

«Ты больше не повторишь этого».

«Твое существование не имело смысла».

«Ты больше никто».

«Ничто».

«Гнилье».

«Мертвечина».

Боль исчезла окончательно. Осталось только давление. И белые завитки, струящиеся из багровой ловушки.

Боялась ли Серая Мать когда-нибудь раньше?

Олеся не стала искать ответ в ее разуме. Вместо этого она глубоко вдохнула, впитывая в себя молочный дым. Пищу.

«Ты никто и ничто…».

Фиолетовые нити брызнули в стороны, но в растекающихся белых облаках Олеся уже не видела их.

«…и ничем другим

НИКОГДА

УЖЕ

НЕ БУДЕШЬ!»

Надавить еще сильнее Олеся не успела. Мир сдвинулся с места.

10

Делай, что должен.

Семен открыл глаза.

Боль. Кровь. Грязь. Пыль.

Он лежал среди всего этого на полу в каком-то смутно знакомом месте, а рядом был кто-то еще. Рядом шумели. Боролись?

Делай, что должен!

Но что именно он должен делать?

Делай, что должен!!!

Едва помня себя, Семен поднялся с пола, присыпанного каменной крошкой. Оседающая пыль каким-то образом попала ему под кожу: он видел серое сквозь прозрачные чешуйки у себя на теле, покрытые, в свою очередь, присохшими пятнами крови. Может, так и должно было быть? С чего он взял, что когда-то было иначе?

Рука в потеках свежей крови – кажется, разодрал об эти камни, когда падал, – сжимала и разжимала кулак, хватая пустоту. Что было на месте этой пустоты до того, как он упал?

Семен покачнулся и огляделся по сторонам. Поле зрения сжалось до узкого тоннеля, взгляд выхватил среди каменистого мусора какой-то металлический прут. Семен поднял его. Рукоятка вертела для гриля неудобно легла в руку: слишком узкая, слишком колючая на конце. Почти как само острие. Но пустоты больше не было.

Осмотревшись, он увидел тех, кто боролся поблизости. Один… Нет, одна – Серая Мать. Вот она – большая, хоть и припавшая на четвереньки. Другая…

ДЕЛАЙ ЧТО ДОЛЖЕН!

Занеся вертел над головой, чтобы как следует размахнуться, Семен шагнул вперед. Он уже наметил место на теле той, другой, которая взобралась на спину Серой Матери, но никак не мог вспомнить ее имя. Почему-то было важно вспомнить имя, прежде чем ударить. Может, здесь не принято убивать тех, чьего имени не знаешь?

И где это – здесь?

Семен опустил вертел, скривившись от приступа головной боли. Наверное, ударился головой, когда упал.

Почему он вообще упал? С ним говорила Олеся, а потом…

Олеся!

Вот как ее зовут!

Семен снова занес вертел для удара. Никто больше ничего не подсказывал, и он вдруг понял, что не знает, что делать. Кого он должен ударить? Олесю? Серую Мать?

«Она стерла в пыль целый мир».

«Ты знаешь, что она делает с теми, кого не убивает?»

«Она вернет тебя в подвал».

Онемевшие ладони взмокли от пота. Семен помнил подвал. Темное, холодное, страшное место.

Но ведь за пределами подвала что-то есть?

Новая жизнь.

Ему ведь обещали. Он помнил, что уже сделал что-то важное (что должен), и это хорошо. Что он…

Другой человек.

Хороший человек.

«Она вернет