Пелагия и красный петух - Борис Акунин

– В любом государстве существует институтсмертной казни. В христианских странах она применяется в двух случаях: когданекто нанес тяжкое оскорбление человечности или же являет собой серьезнуюопасность для общества. В первом случае это отпетые уголовники, во втором –разрушители устоев.

– Но Пелагия не убийца и не революционерка!

– И тем не менее она представляет собойогромную опасность для нашего дела, а это еще хуже, чем оскорблениечеловечности. Оскорбление можно простить, это нам и Христос велел. – Тут лицоПобедина отчего-то дернулось, но он тут же совладал с собой. – Можно и дажедолжно помиловать жестокого, но раскаявшегося убийцу. Однако не уничтожитьчеловека, пускай полного благих намерений, но представляющего собой угрозу длявсего мироустройства, – преступление. Это все равно что врач не отсечетгангренозный член, от которого смертоносная гниль перекинется на все тело.Таков высший закон общины: пожертвовать одним ради спасения многих.

– Но вы могли бы с ней поговорить, какговорите сейчас со мной! – воскликнул Матвей Бенционович. – Она умнейшая,искренне верующая женщина, она бы вас поняла!

Обер-прокурор взглянул на Долинина. Тот подняллнцо – застывшее, мрачное – и покачал головой:

– Я сразу почувствовал, что она опасна. Неотпускал ее от себя, присматривался. Уже понял: слишком умна, непременнодокопается, а всё медлил... Я знаю эту породу. Такие не отступятся от ребуса,пока его не решат. И она уже близка к разгадке.

– С вами, Матвей Бенционович, договоритьсяможно, потому что вы мужчина и умеете за частностями видеть главное, –подхватил Константин Петрович. – Женщина же не поймет меня никогда, потому чтодля нее частность важнее Цели. Вы и я пожертвуем одним человеком ради спасениятысяч и миллионов, даже если этот человек нам бесконечно дорог и если сердцебудет истекать кровью. Женщина же никогда на такое не пойдет, и миллионыпогибнут вместе с тем несчастным, кого она пожалела. Я видел вашу Пелагию изнаю, что говорю. Она молчать не захочет и не сможет. Мне очень жаль, но она приговорена,ничто ее не спасет. Над ней уже занесена десница. Я скорблю об этой незауряднойженщине, а Сергей Сергеевич еще более меня, потому что успел ее полюбить.

Бердичевский с ужасом посмотрел на Долинина,но у того на лице не дрогнул ни единый мускул.

– Будем скорбеть по ней вместе, – закончилобер-прокурор. – И пусть утешением нам будет то, что она упокоится в СвятойЗемле.

От отчаяния Матвей Бенционович чуть незастонал. Знают, всё знают!

– Да, знаем, – кивнул Константин Петрович,кажется, владевший искусством понимать собеседника без слов. – Она пока жива,потому что так нужно. Но скоро, очень скоро ее не станет. Увы, иного выходанет. Иногда собрание единодушников с горечью и болью принимает подобныетягостные решения – даже если речь идет не о простой инокине, а о людях кудаболее заслуженных.

Бердичевскому вспомнились давние слухи оскоропостижной смерти молодого генерала Скобелева, якобы приговоренного тайноймонархической организацией под названием «Священная Дружина».

– «Священная Дружина»?..– неуверенно выговорилон.

Победин поморщился:

– У нас нет названия. А «Священная Дружина»была ребячеством, глупой затеей придворных честолюбцев. Мы же не честолюбивы,хотя каждый из моих помощников назначается на видное место, где может принестиродине максимум пользы. Я устрою и вашу судьбу, можете в этом быть уверены, ноя хочу, чтобы вы примкнули к нам не из карьерных видов, а по убеждению... Вотчто. – Обер-прокурор пристально посмотрел на статского советника, иБердичевский поежился под этим пронизывающим взглядом. – Я вам расскажу то, чтоизвестно лишь самому близкому кругу моих друзей. Нами разработан планчрезвычайных мер на случай, если опасность революционного взрыва станет слишкомсерьезной. Вся беда в том, что власть и общество по-детски беспечны. Людисклонны недооценивать угрозу, которой чреваты теории и идеи. До тех пор, покане прольется кровь. Что ж, мы откроем обществу глаза! Мы перехватим инициативу!Сейчас в России язва терроризма выжжена каленым железом, но это временноеоблегчение. Когда новая волна революционного насилия станет неотвратимой, мыопередим ее. Начнем террор сами.

– Будете убивать революционеров?

– В этом нет смысла. Так мы лишь вызовем к нимсочувствие. Нет, мы убьем кого-нибудь из почтенных сановников. Еслипонадобится, не одного. И выдадим это за начало революционного террора. Выберемдостойного, уважаемого человека – такого, чтобы все ужаснулись... Погодите,Матвей Бенционович, не вздрагивайте. Я еще не всё вам сказал. Будет малоубийства министра или генерал-губернатора, устроим взрывы на вокзалах, в жилыхдомах. С множеством невинных жертв. Чудовищная провокация, скажете вы. Да,отвечу я вам. Чудовищная и отвратительная. А «Революционный катехизис» Нечаевавы читали? Наши враги дозволяют себе и провокации, и жестокость. Значит, и мыимеем право воспользоваться тем же оружием. Молю Бога, чтоб до этого не дошло.– Победин истово перекрестился. – А чтоб вы не считали меня адским исчадием,скажу вам еще кое-что... До того как начнутся взрывы, убит будет еще одинвесьма высокопоставленный сановник, которого почитает и слушает сам государь. Ксожалению, слушает недостаточно...

– Вы?! – ахнул Бердичевский.

– Да. И это не худшая из жертв, которую яготов принести ради человечества! – с болью воскликнул Константин Петрович, ииз его глаз потекли слезы. – Что такое отдать свою жизнь? Пустяк! Я же приношув жертву нечто куда более драгоценное – свою бессмертную душу! Вот наивысшаяцена, которую, в случае необходимости, обязан заплатить вождь человеческий радисчастия людей! Что ж я, по-вашему, не понимаю, какое проклятье на себя беру?Нет служения жертвенней, чем мое. Я скажу ужасную, даже кощунственную вещь: мояжертва выше, чем Иисусова, ибо Он-то Свою душу сберег. Иисус призывал возлюбитьближнего, как самого себя, я же люблю ближних больше,чем себя. Ради них я непожалею и своей бессмертной души... Да, приказывая убивать невинных, но опасныхдля нашего дела людей, я гублю свою душу! Но ведь это ради любви, ради правды,ради други своя!

Глаза обер-прокурора в эту минуту смотрели ужене на Бердичевского, а вверх – на потолок, посередине которого мерцалавеличественная хрустальная люстра.

Это он не мне говорит, а Господу Богу, понялМатвей Бенционович. Стало быть, всё же надеется на Его прощение.

Константин Петрович вытер платком слезы исказал Бердичевскому – сурово и непреклонно, на «ты»:

– Если готов идти со мной по этому крестномупути – подставляй плечо под крест и пойдем. Не готов – отойди, не мешай! Такчто? Остаешься или уходишь?