Приз - Полина Дашкова

— Мы говорим сейчас не о взглядах и принципах, — резкоперебил толстый, — мы говорим о деньгах. Если у него есть реальные шансыполучить власть, почему никто до сих пор не вкладывал в него денег?

— Потому что он ни к кому не обращался. У него есть свои деньги.

— Откуда у него деньги?

— Простите, но этот вопрос я считаю неэтичным ипреждевременным. Вы еще не дали ему ни гроша, а уже хотите, чтобы он делился свами всеми своими секретами.

— У него есть причины скрывать от нас происхождение своихкапиталов?

— У него есть капиталы. Остальное не важно.

— Хорошо. Допустим. Тогда зачем же он обращается к нам?

— Ему нужно больше.

Толстый и тонкий опять стали совещаться по-арабски.Совещались долго.

— Мы дадим ему пока одну десятую той суммы, которую онпросит, — сказал переводчик, — мы будем очень внимательно наблюдать, как онраспорядится нашими деньгами. На следующую встречу он должен приехать сам.

Все трое встали. Комната опустела. Запись кончилась.

Григорьев и Кумарин несколько минут сидели молча. Тишинунарушило тихое покашливание Клер. Она принесла небольшую распечатку синформацией о господине Рихарде Мольтке и о двух господах из Саудовской Аравии.

— Деньги вам пришли? — спросил Кумарин.

— Да. Часть денег уже переведена на счет фирмы. Спасибо, —кивнула Клер, — наши люди продолжают наблюдать за Мольтке. Покинув кофейню, онпозвонил кому-то, сказал всего несколько слов. Примерно так: все хорошо, покаодна десятая, но на большее нельзя было рассчитывать сразу, это только начало.Затем взял такси, отправился на набережную. Сейчас сидит на пляже. Телефонвыключен. Что касается арабов, они поехали в аэропорт. Пятнадцать минут назадзарегистрировались на рейс Ницца — Женева. Имена, паспортные данные, номеррейса — тут все записано. Продолжать наблюдение за ними мы не можем. У нас нетлицензии на работу в Швейцарии.

— Понятно, Клер. Спасибо. В Женеве этими господами займетсяИнтерпол. Главное, не упустите Мольтке.

— Не волнуйтесь, месье, — она впервые улыбнулась, скупо, неразжимая губ. — На пляже рядом с ним три наших агента.

В качестве фотографа вместе с журналисткой к режиссеруДмитриеву должен был отправиться Серый. Он приехал к Призу, загнал «Тойоту» вгараж, на всякий случай отвинтил номера, привинтил другие, запасные. Потомдолго, шумно плескался у Приза в джакузи. Наконец вышел, довольный, розовый,растирая полотенцем мощную спину.

— Пожрать дашь?

— Открой холодильник, возьми, что найдешь.

— Слышь, Шама, а чего у тебя до сих пор прислуги нет?

Серый присел на корточки перед открытым холодильником иглубоко задумался.

— Приходит одна тетка, два раза в неделю, убирает квартиру,— тусклым голосом ответил Приз.

— Надо, чтобы каждый день, чтобы жрачку готовила, всепокупала. Бли-ин! Да у тебя здесь одни йогурты и трава! Ты чего, на диете, чтоли? — он мерзко, нагло заржал.

Призу захотелось ему врезать. Было бы удобно дать пинкасзади. Вова представил, как его друг заваливается вперед, мордой в открытыйхолодильник, бьется лбом или носом о железную полку. Лучше носом, так больнее.Впрочем, сейчас лицо Серого должно быть целым, чистым и привлекательным.

— Ну так чего насчет пожрать-то? — Серый встал, полотенцескользнуло на пол, он наступил и не заметил.

— Подними! — тихо сказал Приз.

— Что? — белесые брови Серого поползли вверх.

— Подними полотенце.

Возможно, если бы Приз промолчал, Серый сам спокойно поднялбы полотенце, отнес в ванную и не обратил внимания на эту ерунду. Но что-товдруг произошло. Легкая ледяная молния пробежала между ними.

— Я тебе что, шестерка? — сказал Серый и криво усмехнулся.

Приз замер. Такое было впервые.

— Подними, — повторил он и сжал кулаки.

Серый был сильней физически, но никогда раньше это не имелозначения. Работало нечто совсем другое. Много лет назад, когда все они былидетьми, Шаман стал главным потому, что он Шаман, и никому не приходило в головусомневаться и обсуждать это.

Но сейчас вдруг какая-то пружинка лопнула у него внутри, идо слуха Серого донесся тонкий жалобный звон этой пружинки. Все вроде быпо-прежнему, но уже не так, как было.

«Я жил без своего перстня, и ничего. Что же теперь? Почемуон смеет так нагло усмехаться? Сволочь, я ведь убью тебя! Ну давай, гнись,гнида, чего ты ждешь?»

В детстве у Шамана случались истерики. Он катался по земле,выл, вопил, грыз зубами все, однажды даже разгрыз до кости собственную руку.

Когда они были детьми, друзья реагировали на эти припадки ссуеверным страхом, собственно, из-за них его и стали называть Шаманом. В этиминуты он становился для трех деревенских мальчиков сказочным персонажем,колдуном, Змеем Горынычем, злым, но жутко интересным. Серый, Миха, Лезвиевоспринимали его истерики как мощные выплески той дикой таинственной энергии,которую чувствовали в нем постоянно и которой привыкли подчиняться. В минутыприступов он делался невероятно сильным. Исчезали боль и страх. Если он начиналдраться, то мгновенно побеждал. Правда, потом дрожал от слабости и обливалсяхолодным потом.

С возрастом суеверное почтение друзей к загадочной истериипостепенно остывало. Чутье вовремя подсказало Шаману, что еще немного иочередной припадок вызовет у них только насмешку. Достаточно одной кривойулыбочки, спокойного скептического замечания, и весь его авторитет рухнет.

Он научился держать себя в руках и выпускать волны бешенойэнергии другими способами, регулировать их, использовать, как элемент публичнойигры. Для этого хороши были роли в сериалах, экстремальные шоу и политическиедебаты.

Его друзья взрослели. Но толпа, публика, оставалась вечнымребенком, для которого истерические заклинания колдуна, сказки, смешные истрашные, куда интересней, чем взрослые умные речи.

Дядя рассказывал ему, как нацисты заряжались магическойэнергией, сколько было у них разных ритуалов и оккультных штук. Им помогаликинжалы, перстни, сама свастика, древний индийский символ солнца, вечногодвижения, и еще черт знает что.

Больше всего маленького Шаму заинтересовала история с копьемЛонгина. Лонгин был римский легионер. По легенде именно он наконечником своегокопья пронзил сердце Христа на кресте. Когда Адольф Гитлер был совсем молодым,он увидел это копье в Вене, в музее, прикоснулся к нему и зарядился магическойсилой, которую все в нем чувствовали потом, до конца его земной жизни, ичувствуют до сих пор, хотя он умер почти шестьдесят лет назад.